Они подошли. Пьяненький Кузенков улыбался во все сорок два вставные зуба.

– Кто предложил спеть «Гоп-стоп» и «Мурку»?.. – майор «воткнулся» пронзающим взглядом в Осадца.

– Товарищ майор, это лично моя инициатива, – в напряжённой тишине, стоя «смирно», еле прошептал я.

Замерли все, предвкушая нечто не новогоднее…. Первым не выдержал полковник:

– Что, обосрались все?! – он весь перегнулся от смеха, – все-е-е! А молодой – нет! Молодец, солдат! Осадец! Тебе объявляю благодарность от командования части. Командир доволен.

– Служу Советскому Союзу!

– А его, – глядя на меня, – как фамилия?…

– Рядовой Стриж…

– Лети, сынок, в отпуск! Десять суток! Заслужил.

– Служу Советскому Союзу!

Первое января.

…Пишу я эти строчки уже вечером, первого января, потому что днём было продолжение Новогоднего праздника.

Офицеры и прапорщики, скорее всего, рассказали своим подчинённым о прошедшем празднике в восторженных интонациях. Почему я так думаю? Всё просто: на концерт пришли и офицерские жёны, и молодые мамаши с грудными детьми, и бабушки-мамы своих сыновей. Многим солдатам не хватило мест в зале, и они простояли все полтора часа.

В клубе были: кружок бальных танцев, музыкальные классы, кружок художественного слова, а также хор русской песни. Всем занималась жена начальника клуба Ирина Васильевна Соболь. Из каждого кружка было отобрано по два-три номера. Также, две песни пел Олег, он начинал весь концерт песней «Я люблю тебя, жизнь», а в середине пел ещё в номере худ. слова «Песню старого извозчика». Я должен был спеть только «Ярмарку» ближе к концу программы.

На первом припеве, я расстегнул китель, на втором – я крутил его над головой, а на третьем – китель оказался выброшенным в кулису…

Не знаю, какая муха меня укусила, но как только солдаты захлопали, затопали сапогами, засвистели и заулюлюкали от удовольствия, я в той же тональности не дожидаясь аккомпанемента, зная, что Олег, не слышавший раньше песни, всё равно подхватит её, запел песенку собственного сочинения «Жизнь усложняется»:

Жизнь усложняется, мозгами раскинь-ка,

Мир раздвоился на каску и джинсы,

Ты каждое утро в сердце России

Едешь в вагоне зелёно-синем.

Я каждое утро с тобою вместе

В мыслях ездил, и буду ездить,

Но сил моих не хватает, песен,

Чтоб сесть с тобой рядом в вагоне тесном.

Запах волос ощутить хочу ближе,

К губам твоим прикоснуться медленно,

Но мир раздвоился на каску и джинсы,

На джинсы и форму зеленого цвета.

Ремень затянул на пупке потуже,

Как шар земной затянул экватор,

Я сердце свое затянул и душу,

Но ты, будто камень, в душе моей спрятана.

Года всё проходят, скажи-ка на милость:

«Что думали Боги, когда мы сближались?»

Но мир раздвоился, и мы раздвоились,

Хочу быть с тобою, да форма мешает.

Мешают сомненья, и время мешает,

И Вера уже притупилась немного:

Была ли любовь или просто мечтанье

О жизни прекрасной с рожденья до гроба.

– Послушай, рядовой Стриж, какие Боги, какая «вера»? – подходя ко мне после концерта, весь красный и совершенно трезвый, выплюнул на одном дыхании Кузенков, – ты думай немного, когда что-то поёшь или вообще, когда просто рот открываешь. Думай иногда! Это – приказ!

…Пора идти спать. Что-то я, действительно, не дотумкал, но понял две вещи:

отпуск – накрылся, и, главное, что запомнил навсегда, нельзя петь в концерте то, что можно петь на банкете.

Post Scriptum. 07.02. 2014 года, г. Москва.

Друзья мои! Конечно, я немного отредактировал свой дневник, обнаружив его недавно в старых бумагах.

Сегодня я знаю, что стихи «Мы шатались на Пасху…» написал Леонид Филатов. Сегодня, я могу точно прочитать это стихотворение.