– Знаем мы уже, откуда кровища, – сболтнул я.

– Да ладно?

– Дуся Распердяева всё нам выдала, как на духу.

– Во как! Я тут, понимаешь, на курорт её тащить собрался. А подноготную она вам выкладывает.

– Не серчай, старик, в квартире прописывать – это не по крыма́м таскать. Тут ответственность иная, – замирился с ним Костя.

Кузьма пожал плечами.

– Пусть так. Мне, если честно, плевать.

Тут Кузьма протолкнул ногтём мизинца толику чебурека, застрявшую вчера в зубах.

– Отпустили? – напомнил я о том, что клубок приключенческого триллера до конца не размотан.

– Отпустили, – кивнул Кузьма. – За добровольное пожертвование. Да и то не сразу. Нам бы на волю, на свежий воздух, в кустики по делам маленьким. Я ему: у вас, гражданин начальник, ни единой улики против нас нету, одни гольные фантазии. А он всё твердит: первая электричка только в четыре утра пойдёт. Куда ж вы, молодые люди, так торопитесь?

– Понятно, – подытожил я, – от платформ Ленинградского вокзала вы просочились на Каланчёвку и запрыгнули в электричку Рижского направления.

– Верно. Обратно нас электричка доставила на Рижский вокзал. Оттуда уж пешком дошли. Места знакомые. Ладно, братва, заболтался я с вами. Пора по билеты выдвигаться, а оттуда на Варшавку. Вдруг пофартит сегодня.

– Тогда сдашь билеты и поедешь на машине?

– А то! Тогда мне уже никакие билеты в мире будут не нужны. Сам себе хозяин. Куда хочу, туда верчу.

Я засомневался, что билеты в Крым так прямо сидят и ждут, когда Кузьма сподобится прийти за ними в кассу. Но, ни на йоту не вникая в вопрос, Кузьма попросту переплатил спекулянту за два купейных места на 31-й скорый Москва – Симферополь. Лёгкость его существования не вписывалась в парадигму нашей с Костей печали. Мы грустили. И не потому, что ни капельки не могли себе позволить. Мы ощущали, что с Кузьмой не той крови. И (между нами), слава богу!

На следующий день, провалявшись в постели до полудня, Костины соседи убыли на Курский вокзал, а мы с ним заговорщицки переглянулись, словно два подростка-проказника, завладевших ключами от дедушкиного горбатого запорожца.

Перевели взгляд на стол. Там на замурзанной, порезанной ножом клеёнке стояла потёртая, примятая жизнью коробка из-под польских дамских шлёпанцев «Рылько» сорокового размера. Мы с Костей подумали об одном и том же. А именно: вот так выглядит настоящий божий дар!

Внутри были пачки грязных засаленных двадцатипятирублёвок, перевязанные обыкновенной бумажной бечёвкой. От них разносился по кухне подприлавочный амбре, аккурат как в рыбной секции Центрального рынка. Я представил их – все эти берши, лини, язи, жерехи и сазаны́. Разве так выглядит богатство?

– Почему только четвертаки? – не понял Костя.

– Ты забыл Павловскую реформу? – удивился я.

– Так то́ ведь более двух лет назад…

– А сколько они, по-твоему, копили? Тут наверняка есть серии купюр из шестидесятых годов, которые Госбанк давно вычеркнул из реестра наличных, находящихся в обороте, – распалялся я. – Мало ли, где они утрачены? Пожар, потоп… А может кто туалет себе оклеил…

– Скажешь тоже, – улыбнулся Костя.

– Или на Мосфильме застряли в качестве реквизита.

– Весь реквизит на Мосфильме давно уже про́пит.

– Твоя правда, – рассмеялся я.

– А бутылки сданы во вторсырьё. И про́питы повторно.

– Во вторсырье они сворованы ночным сторожем и заново сданы на следующее утро.

– И про́питы повторно, – настойчиво твердил своё Костя. – Повторно пить не запретишь!

– Повторно жить не запретишь! – поправил я.

– Вот Кузьма повторно свою коробочку и оприходует, – Костины желваки пошли ходуном. – Но сперва мы. Ибо будем полными идиотами, если не прокрутим эти деньги, пока он в отъезде.