Я неслась среди своих подруг, не обращая внимания ни на мороз, не на расстегнутую шубу. В мозгу гулко билась одна единственная фраза:

«Только бы они были дома…»

Я вбежала в дом. Все мельтешило перед глазами, в горле сухо першило. Я жутко хотела пить, но нигде не остановилась и ворвалась в спальню родителей.

Передо мной предстала идиллическая картина: мама уютно лежала в постели и что-то вязала на спицах. В ее ногах мило устроилась наша кошка, теплый свет торшера создавал уют, из транзистора лилась легкая французская мелодия…

Увидев меня в таком необычном и встревоженном виде, мама потянулась ко мне с немым вопросом на изменившемся лице. В туже минуту я прокричала осипшим голосом:

– Мама, цунами! Что ты лежишь? Собирайся! Где папа?

Мама тут же вскочила с кровати и, с охами и ахами, стала цеплять на свои волосы драгоценный шиньон, писк моды парикмахерского искусства того времени. Он с недавних пор стал украшать ее прическу.

– Папа ловит корюшку! О, Боже… – сказала она и осеклась…

Мы обе знали, где эта ловля происходит и как это не близко от дома.

Я выбежала на крыльцо, села на стул, на котором обычно сидел отец в минуты отдыха от домашних дел, и стала вглядываться в широкую безбрежную равнину, в которой еще рано утром он скрылся – большой любитель ловли этой распроклятой корюшки.

Я сидела и смотрела напряженно вдаль, и мысленно взывала к нему:

«Папа, папочка, родненький! Ну, брось ты ловить эту корюшку и скорее иди домой! Как мы тебя ждем!»

Вдруг в этой бескрайней, холодной, сияющей снежной равнине вдали появилась маленькая точка! Седьмым или сорок седьмым чувством я поняла, что эта «черная» точка и есть мой папа! Я забежала в комнату с криком:

– Он идет! – чем несказанно обрадовала маму.

Позже родители спрашивали меня, как я узнала, что это идет мой папа? Я не понимала их сомнений и просто отвечала:

– Как… Почувствовала!

Тем временем вокруг творилось что-то невообразимое… В соседних домах также сновали дети и их родители. Чувствовалось напряжение в воздухе. Наши соседи и их дочери, мои подруги, пришли к нам со своими вещами и ждали дальнейших указаний. Все вещи были собраны и лежали в коридоре.

Мы с подругами водрузились вокруг кастрюли с тушеными куликами —нашей с папой осенней добычей. Кулики тушили целыми тушками, укладывали в банки, заливали жиром и ждали зимы, чтобы съесть их с вареной рассыпчатой картошечкой, квашенной капустой и другими деликатесами, предусмотрительно заготовленными щедрой осенью.

Мама, проходя мимо, обескураженно посмотрела на нашу трапезу, сказав:

– Ешьте… Чего уж теперь…

Нашу кошку я периодически брала на руки, но она по каким-то, одной ей известным причинам, спрыгивала с них и уходила лежать на свое законное место за печкой. Дельфин, наш пес и охранник, выволакиваемый мной из будки, явно тоже никуда не собирался…

«Что же это за непослушание такое?» – думала я, обводя глазами разношерстное общество…

Отец появился на крыльце дома в тот момент, когда я и мои подруги выскребали хлебушком дно кастрюли. Оно было чистым – это было все, что осталось от тушеных куликов. Я выбежала, услыхав характерное постукивание замерзших лыж о крыльцо. Так отец сбивал наледь на лыжах. Вид у него был усталый. И немудрено: путь занимал только в одну сторону пять с лишним километров. И это на лыжах с полной выкладкой рыбака, любителя подледного лова.

Несколько часов ловли корюшки на приличном морозе. Возвращение уже с поклажей тем же путем. Когда просто с заплечным мешком, полным рыбы. Иногда с пристегнутыми к поясу поводьями санок, тяжело гружеными поклажей. Это были особенно удачные дни, доставлявшие отцу нескрываемую радость и удовлетворение. В такие дни глаза его светились радостью на усталом, загоревшем на зимнем солнце лице.