Бах-бах-бах!! – дальние закрытые двери зала, на которые никто и не глядел, гулко затряслись под напором силы, желающей войти к нам. Музыка стихает. Мы испугано замираем, и в тишине кто-то торжественно и мерно снова трижды ударяет в запертые двери.

Кто это? Кто там? – шуршат боязливые шепотки. Внезапно гаснет свет – во мраке нас обдает холодом. Я успеваю испугаться, но лампы опять вспыхивают и все видят: по залу, стуча посохом и горбясь под тяжестью мешка с подарками, идет дед Мороз – в малиновой шубе, отороченной мехом, в шапке, надвинутой на лохматые брови. Нос и щеки у него красные, а борода… Такой небось утираться можно, как полотенцем, с восторгом и оторопью думаю я.

Вот он остановился, мешок под ёлку положил, да ка-ак грянет посохом об пол, как забасит: «Здравствуйте ребята! Не видали ль вы внучку мою – Снегурку?»

– Не-ет! – кричим мы, как условлено, – не видали! Ты, дедушка, сам ее поищи!

Я вместе со всеми кричу, а душа замирает: вдруг обознается все-таки – что тогда?

Дед велит нам сесть на стульчики у стены и давай загадки загадывать. Видно так Снегурочку найти хочет, да где там – девчонок и не слышно, одни пацаны орут. Я волнуюсь ужасно: как же он теперь искать будет? Дед Мороз говорит:

– Сейчас мой посох сам внучку найдет!

А Злая Вьюга тут как тут:

– Вот я те, дед, глаза-то платком завяжу! – и завязала.

Поднял Мороз свою палку и медленно вдоль ряда пошел. Я шепчу мысленно: «Дедушка, миленький, тут я!» Уж он совсем близко, и р-раз – посох прямо на меня показывает!

– Вот она, внучка моя!

Узнал! Вот это волшебник! Я вскочила обрадованная, и сердце наполнилось надеждой – сладкой и кипучей, как газировка.

За ёлкой на меня накинули поверх платья голубую атласную шубейку, расшитую узорами, и такую же шапочку. И стала я Снегурочкой. Мы с дедом всех снеговиков и снежинок обратно в детей переколдовали, ёлку зажгли, и такое веселье пошло, что даже Злая Вьюга подобрела и сделалась Метелицей. Потом дед Мороз подарки всем раздавать стал. Я ему помогаю, а сама смекаю, когда ж мою просьбу сказать?

Оделили всех. Напоследок опять в хоровод встали, да с песней – кружимся, кружимся… Смотрю, а дедушки-то и нет. Исчез! Из зала выбежала – никого. Только шаги вдалеке: туп-туп, туп-туп… Скорей туда – бегу, душа выскакивает: неужто, думаю, упустила? Вот дверь в глубине приоткрылась, светом по стенам плеснуло – там он!

Я следом за ним ворвалась, малиновую шубу увидела. Хочу слово сказать, и не могу – язык присох. В комнате разные пальто навалены, тут же открытые коробки с акварелью валяются, клочки грязной ваты и оторванная борода на стуле висит…

– Ух, жарко как! – говорит дед Мороз голосом Анныванны и стягивает шапку. А под ней пучок жиденький и шея вся красная. Я ахаю – она оборачивается:

– Ой, – говорит, – подарок-то я тебе не отдала, забыла…

Я пячусь, и без единого звука вываливаюсь за дверь.

Назад в зал, где у блестящей ёлки всё еще широко разливается и бурлит баян, идти неохота. Зачем, если всё – всё кругом обман?! Значит, не будет никакого чуда, убито думаю я, стоя за дверьми, некому его совершить. И бабушка все равно будет болеть, сколько ни пой песни… От этой мысли внутри делается пусто и холодно, как в коридоре. И хочется реветь. Но это так глупо – (поверила – дура, дура!), что я не решаюсь.

После праздника Клавсергевна и Аннаванна (уже в обычном платье и со следами плохо смытой краски на толстых щеках), помогают нам одеваться. Все галдят, рассказывают ей про деда Мороза, она хохочет. Улучив минутку, сует мне положенный кулек с конфетами и свойски подмигивает, чтоб, значит, я и дальше помогала ей всех обманывать. Мне противно, хотя она же не со зла. Хочется уйти поскорей, и в дверях уже толпятся родители.