И мне показалось, что при своих индивидуальных различиях все бомжи имеют одну общую черту – громкий голос. И спросила себя: почему? Почему бомжи кричат? В одно мгновение вопрос разросся и накрыл меня, как колпак. К нему присоединились другие вопросы: почему волки воют на луну? Почему собаки громко скулят, если на улице кто-то умер? Почему в определённых ситуациях от человека или животного остаётся один только голос?

Может быть, бомж кричит, потому что ничего не ждёт? Он не ждёт помощи и не стремится выйти на контакт. Он уже давно прошёл эту фазу. И хорошо знает, что со стороны мира не последует реакции, если. Конечно, он не агрессивен. Он вдруг оказывается перед лицом чудовищной пустоты, которую пытается заполнить силой собственного голоса. И вся эта смесь страха, бесконечности, безответности, заброшенности и безвозвратности в атмосфере без души приводит к тому, что бомж кричит и надсаживает голос, и в целом ведёт себя с точки зрения нормального человека неадекватно.

И если очень захотеть, то между эмигрантом и бомжем можно увидеть много общего. Мы также, как и бомж, постоянно находимся в движении и не претендуем на определённое место жительства. В любой момент можем сняться, собрать свои пожитки и переехать жить в другое место. Место нас не держит. Это мы создаём миры.

Иногда нам остро не хватает дома, как в английском слове homeless,21 при этом у нас может быть дом – house,22 и даже иногда свой собственный. Наша жизнь – homeless – без домашнего уюта, но с крышей над головой. Как если бы ты жил в доме, но без права на домашнее. Без желания вернуться, без сладкой тоски, сжимающей сердце, без памяти, доведённой до совершенства.

Эмигрант не хочет принадлежать никому и ничему, и называет свой выбор свободой. Он мыкается по свету, проходит сквозь стены, бродит по пластиковым кишкам улиц, разодранным бриллиантовой рекламой, и возвращается в унылый дом, на который легла тень. В его жизни много вещей и очень много беспорядка. Она наполнена лицами равнодушных статистов, и никто из них даже не догадывается, в какой душераздирающей драме они играют.

Кроме всего прочего, эмигранты, как и бомжи, подвержены воздействию особых вихрей и стихий. Они знают, что такое нагота мира.

Иногда бывают моменты, когда ты оказываешься в полной темноте. Теряешь ориентиры. Вдруг просыпаешься и обнаруживаешь себя лежащим на узкой дощечке в открытом море глубокой ночью. Вокруг тебя непроницаемая чернота. Направо – ничего. Налево тоже ничего, а сверху только звёзды. Ты протягиваешь руку, и она тотчас же исчезает. Тело распадается на атомы. Ты таешь на глазах. Наблюдаешь процесс собственного исчезновения, сантиметр за сантиметром, ощущение за ощущением, капля за каплей. Как если бы ты переживала распад телесности.

В конце остаётся только голос. Ты собираешься с последними силами и начинаешь кричать. Так громко, как только можешь. Твой голос вырывается потоком горячего воздуха и опустошает. Ты напряжённо всматриваешься в темноту и представляешь, как он затихает, словно догорающее пламя спички. И после наступает долгое ничто. Цепляешься за волны звука, как за остатки смысла и собственного я.

Такое случается. И прежде всего, с теми, кто называет себя человеком мира, человеком без определённого места жительства, эмигрантом. Это есть цена за выбранную бездомность без корней.

Мы стараемся не привязываться и ищем неопределённость. И вдруг неожиданно она находит нас. Холодное солнце выходит на утреннем небе и раскрывается, подобно одному большому глазу, который смотрит на тебя сверху с неподдельным удивлением, неподвижно и со всех сторон.