Несподручного бытия.
И, когда пойдем на дрова,
Мы с тобою слезу утрем —
Что поделаешь, дважды два
Не всегда равняется трем.
Бог и червь – они заодно,
И не держится свет в горсти.
Завтра будут хлеб и вино —
Хоть за это меня прости.
«Если бедность не порок…»
Если бедность не порок,
То и горлица не птица,
И растерянный пророк
В край родной не возвратится.
У знакомых богачей
Ни полушки не отнимет
И разгневанных очей
На безумца не поднимет.
Будет шляться там и сям
И акридами питаться
И молиться небесам
О спасенье святотатца.
Только раз в чужом хлеву,
Возомнив об отчем крове,
Перережет горло льву,
Чтоб отведать свежей крови.
Но пленительный свинец
Не взбодрит, а станет колом.
Да и поздно, наконец,
Жечь сердца людей глаголом.
«Славно в царстве православном…»
Славно в царстве православном,
Где душа повсюду с Богом:
Можно выглядеть тщеславным,
Можно – сытым и убогим.
Можно и поститься вволю,
И разгульничать, абы не
Дал Господь однажды волю
Мне, рабу, тебе, рабыне.
Смерть тогда для нас наступит
В этой жизни подневольной —
Каждый червь на грудь наступит,
Потому что тоже вольный.
Потому что тоже правый
И пред Богом не в ответе.
Ах, не сделай, Боже правый,
Вольности на белом свете!
Лучше горькое смиренье,
Чем гордыня площадная,
Где душа, теряя зренье,
Восклицает: «Мать родная!»
Где, в томленье безрассудном
Плоть молитвой озарив, мы
Знать не знаем: Он на Судном
Дне простит ли эти рифмы?
«Я думал, ты незряч, как стрекоза…»
Я думал, ты незряч, как стрекоза,
И ничего вокруг не понимаешь,
Что никогда не поглядишь в глаза
И за руку ни разу не поймаешь.
И вот теперь, отчаяньем влеком,
Как годом раньше некой одалиской,
Гляжу, как дым плывет под потолком,
И вслушиваюсь в голос твой неблизкий.
Мои слова значенья лишены,
А доводы твои сильны и вески.
И жирною луной обожжены
Ужасные цветы на занавеске.
Бессонницу не делят на двоих,
Тем паче на нее не уповают.
Скажи-ка, а у ангелов Твоих
Хоть раз в году бессонница бывает?
«Увы, Господь, душа моя в огне…»
Увы, Господь, душа моя в огне,
Плоть вырваться не может из колдобин.
То Савл, то Павел говорят во мне,
И каждый иногда правдоподобен.
А значит, лжив. Куда честней Фома —
Он по стигматам бабочкой порхает.
Но, Господи, у нас теперь зима,
А Гефсиманский сад благоухает!
То флейта рвется в душу, то гобой,
То Савл, то Павел… Я б изгнал обоих,
Но с кем тогда останусь я – с Тобой
Иль с этой мрачной кляксой на обоях?
«Обними меня крепче, земля сырая…»
Обними меня крепче, земля сырая —
У тебя ведь на это хватает рук.
Обними меня так, чтоб и умирая,
Я любил тебя больше других подруг.
Голос мой не растает в заветной мгле, но
Прорастет красноречьем древесных жил.
Я уже вошел в тебя по колено,
Я уже не помню, как раньше жил.
Ничего, что в овраге всплакнет волчица,
Что внизу подо мною не видно дна.
А что после со мной и с тобой случится,
Даже Бог не ведает, ты одна.
«Ничего уже не изменить…»
Ничего уже не изменить
Ни в природе и ни в человеке.
Не прервется, видимо, вовеки
Этих дней невидимая нить.
Будут плыть и плыть издалека,
Отражаясь в беспросветной влаге,
Фавны, урны, розы, саркофаги,
Девушки, деревья, облака.
«То война, то народный съезд…»
То война, то народный съезд,
То репьи, а то асфодели.
Бог не выдаст, свинья не съест —
Что ж тут мудрствовать в самом деле!
Два посыла есть у судьбы,
Остальное зовется раем:
Иль на дыбу, иль на дыбы —
Между этим и выбираем.
«Избавь нас, Боже, от эклог – лишь времени…»
Избавь нас, Боже, от эклог – лишь времени
пустая трата!
Уж лучше глупый водевиль с моралью,
запасенной впрок,
Где невозможная луна блестит,
как лысина Сократа,