Стихотворения Сергей Васильев
© ГБУК «Издатель», 2011
© Волгоградская областная организация общественной организации «Союз писателей России», 2011
© Васильев С. Е., 2011
1
«Степь раскоса, а тьма хоть выколи глаз…»
Степь раскоса, а тьма хоть выколи глаз,
Не колышутся травы и не пылит дорога.
Ночь идет, как девочка в первый класс,
И несет в портфеле Тельца, Стрельца,
Козерога.
У нее под ногами горячий живой букварь,
Но никак не кончается странное бездорожье.
Спит природа, и всякая божья тварь
Повторяет во сне невозможное имя Божье.
Но оно опять улетает куда-то прочь,
Не даваясь в руки и не прося возмездья
За потерянный нами рай, и девочка-ночь
Выпускает на волю напуганные созвездья.
Стансы-1
1
Ты, наверно, и впрямь испил эту чашу до дна,
Если даже дети рисуют ангелов на
Жирном асфальте корявым розовым мелом.
Где Твое воинство и достоинство где?
Сонные рыбы плывут в неживой воде,
Тигры смиренные плачут в чаду очумелом.
2
Время притч и скрижалей прошло,
но терновый куст
Все еще ждет Твоих уст и, словно мангуст
С королевскою коброй, сражается с фарисеем.
Да еще над садом смоковниц встает заря,
И поет петух, словно маковый цвет горя,
Говоря Петру: «Что пожнем, мол,
то и посеем!»
3
И настало время змеи. Холодов и льда.
Время крыс и чумы, пожирающей города,
Горькой правды равнинной
и сладостной лжи отвесной.
Оглянувшись окрест, мы кусаем себя за хвост
И питаемся шелухой вифлеемских звезд,
Золотою рыбкой и постылой манной
небесной.
4
Но открылася бездна, и бездне не видно дна.
Что касается плоти, то участь ее одна —
Ей не выбраться никогда из овечьего хлева,
Ее сон безмятежный, как тихий Твой взгляд,
глубок,
И воркует над нею сердито душа-голубок,
Чтоб, забыв, что такое грех, полететь налево.
5
Мы не помним ни голос Твой и ни облик
Твой,
Ни того, что делал с Тобою римский конвой,
Ни что было потом. Так спокойней —
зачем нам чудо!
Нас две тысячи лет окружает не свет, а тьма,
Нас две тысячи лет охмуряет перстом Фома,
Нас две тысячи лет зацеловывает Иуда.
6
Как ни странно живем, Пасху празднуем.
Иногда
Забредаем в храм, где сгораем вмиг от стыда —
Не увидел бы кто! – и крестимся как попало.
И у нас, как у мертвых, от страха растет
борода:
Вот он хлеб живой, вот она живая вода —
По усам-то текло, да в рот опять не попало!
Стансы-2
1
Меня, как Пушкина, дальше Молдовы
Не пускали. И пусть. Молдова прекрасна.
Там смертницами не становятся вдовы —
Выходят замуж, как в первый раз. Но
Уже не за русских свиней, чьей кровью
Выстелен грозный путь к Приднестровью.
2
Не на честном слове, а на евреях
Там держится жизнь. Еще – на путанах.
Ни тех, ни других не вздернешь на реях,
Поскольку нету известных данных.
А неизвестных нету тем боле —
Ищи да свищи их во чистом поле.
3
А я верю лишь молдаванину Ване,
Который, меня доведя до хаты,
Сказал: «Да ладно тебе – молдаване,
Русские или жиды пархаты.
Главное, чтобы мужик был нормальный
Даже в позиции экстремальной».
4
Что я помню еще? Помню платаны.
Их листья были олигархов шире.
Они валялись, как те путаны
На асфальтовом контрацептивном жире
И что-то, морщась, тебе шептали:
Отчизна не та ли? Баба не та ли?
5
А я работал дворником вместе
С Ваней, с которым мы подружились.
Я цветы приносил дражайшей невесте,
Но счастья мы слишком быстро лишились.
И вообще в том краю виноградном
Я не казался себе нарядным.
6
Теща приносила вино из подвала
В тяжелом графине, и полночь мчалась,
И меня луна потом накрывала,
Я пытался уснуть, но не получалось.
Гром громыхал, шли дожди косые —
Вот еще рифма! – по всей России.
7
Я не едал ни крабов, ни мидий,
Ни прочих жирных, как ночь, омаров,
Горестных песен не пел, как Овидий
И от ночных не страдал кошмаров.
Со зрением, кстати, все было славно:
Я видел, как плакала Ярославна.
8
Ну да, на стене, крепостной, кирпичной,
К которой половцы подступить боялись,
Которая музыкой жгла скрипичной,
Над чем стрельцы потом посмеялись,
В которой злобы больше, чем крови —
Я о России, а не о Молдове.
9
Гласные как, погляди, зияют,
Длится как вечности пантомима,
Звезды-то как в небесах сияют,
Жизнь-то, гляди, как проходит мимо.
Никогда ведь не знаешь, играя в салки,
Где там щуки, а где русалки.
Стансы-3
1
Все они здесь лежат – под звездой иль
под крестом,
Те, кто пытался вечность узнать головой
И подняться к бабочками прямо к небу.
А кладбищенской земляники здесь точно нет —
Есть лишь шалфей, которого тоже нету.
Все они здесь лежат
И от испуга дрожат.
2
Все они здесь лежат – бабка Фекла
и баба Шура,
Одна учила меня мудрости земляной.
Нежности к травкам, другая —
нежности к людям.
А вот Николай Добрыднев —
он мне однажды сказал:
«Какой там шалфей – ты что,
остаться здесь хочешь?»
Все они здесь лежат —
Жизнь мою сторожат.
3
Все они здесь лежат, не похожие на мертвецов
И на живых не похожие. Господи,
как это страшно —
Видеть маму, проросшую тихой-тихой травой,
И отца, забывшего в дупле старой груши
Полную рюмку сырой самогонки —
я ее нашел
Через двенадцать лет – почему не раньше?
Все они здесь лежат,
Пестуя лягушат.
4
Все они здесь лежат – вот Ольга, моя сестра
Двоюродная – она с улыбкой
Тыкала носом меня: гляди, мол,
как солнце плачет,
А я возражал: гляди, как безумствует луна.
Откуда мне было знать про ее болезнь,
Сжигающую не только тело, но и душу?
Все они здесь лежат —
Уж как в небесах решат!
5
Все они здесь лежат – мертвые иль живые —
Вот он отец мой, который мне говорил:
«Если что-то делаешь, делай всегда хорошо —
Плохо сделают и без тебя, ты понял?»
Понял, отец, – прости, что начал любить
Тебя лишь после того, как ты ушел.
Все они здесь лежат —
Черепами вечность крошат.
6
Все они здесь лежат – помню,
как мамке пчел
Ловил в отцовском саду и сажал на ноги,
чтобы она
Избавилась от полиартрита.
Мамка притворно вскрикивала, а потом
Кричала на меня, что школьный урок
Опять не выучил.
А я говорил, а когда б я это сделал?
Все они здесь лежат —
Мудрствуют, ворожат.
7
Все они здесь лежат – и тот, кто был
мертвецом,
И тот, кто им притворялся искусно,
И тот, кто любил себя, и тот,
кто себя ненавидел,
И тот, кто, наживая чужое добро,
Казался ангелом, а Господних уст не касался.
Прости меня, Боже, за эту ересь и спесь —
Я тоже прилягу когда-нибудь здесь!
«Глядя на этот сумрачный небосвод…»
Глядя на этот сумрачный небосвод,
Начинаешь с испугом вдруг понимать,
Что горечь полыни слаще летейских вод,
А честнее смерти только родная мать.
На ее могилке травки теперь растут —
Кровохлебка, шалфей – все в рост ее вышиной.
Почему же тогда мне, одному, тут
Так же страшно, как ей там, одной?
«Барин, сердито выбритый и надушенный…»
Барин, сердито выбритый и надушенный
одеколоном,
Честные бабы с гостинцами да мужики
с поклоном,
Привкус моченых яблок,
тяжелый запах укропа —
Где, Чаадаев безумный, твоя Европа?
Тощие звезды над кладбищем да тараканы
в баньке,
Повести Белкина вечером
на хуторе близ Диканьки,
Бедная Лиза, выстрел, охотники на привале —
Им-то, небось, вольготно, а мне едва ли.
Вере Павловне снятся сны, а кому-то —
мертвые души,
А крестьяне дремлют в стогу,
затянув поясок потуже,
Спит на перине Обломов,
борща не вотще отведав,
И возлежит на гвоздях, словно йог, Рахметов.
Гуси пасутся в луже – клекочут злобно и гордо,
Взгляд от стола поднимешь – в окошке
свинячья морда.
Голова с похмелья трещит, как арбуз,
а вместо микстуры —
Фонд золотой отечественной литературы.
«Земля никогда не родит мертвяка…»
Земля никогда не родит мертвяка, —
Но схватки близки родовые.
Идут, как волы голубые, века —
Ужасны рога их кривые.
Любуйся их поступью грозной, пока
Не встретился с чудом впервые.
Колючее время стыдливей ерша,
Полжизни осталось на роздых.
Густеет, как масло, пространство круша,
Беременный смутою воздух.
И ночь надвигается, тьмою шурша,
И небо в крестах, а не в звездах.
И снова бредут на закланье волхвы,
Звенят незаконные речи.
Во рту привкус крови и привкус халвы,
И слышится голос картечи
Разгневанной, и не сносить головы
Опять Иоанну Предтече.
Давно равнодушный к скрижалям конвой
Не видел такого улова.
Грохочут осины надменной листвой,
