ну, а если не дашь,

это как бы шантаж!

Не забудьте пропить и пропиться, любимая братия,

если что согрешил, не во зло, не назло, только ради я,

и зажгите последние старые, блёклые свечи,

обнимите подруг в темноте по-фрейдистски,

и глоток (дёгтем пахнущий) виски,

всё бросаю к чертям, уезжаю надолго далече

и теряю дар речи…

Как рукою проводишь и трогаешь нежную гладь,

как наветы и всполохи криком, молитвою снять,

вспоминаешь на кляче в погоню, как рысил,

и почувствуешь силу очЕрченных, прерванных линий,

на которые лёг уже иней,

рассыпая, когда полномочия слова превысил,

перед свиньями бисер!

И прочувствуешь силу Вселенной и чушь эзотерики,

а вокруг храмов – крики, скандалы, истерики,

в небесах второпях сплошь разлитое в хлам молоко,

начинаешь с нуля,

и не ради, а для,

и вступаешь, жонглируя словом с циркачами в трико,

в Розенкрейцер и Ко.

Ре минор – это сложенный Реквием, только с отсрочкой,

недописанной строчкой…

……

строя глазки, фланируют рядом с улыбкой смешные Мальвины,

все с корзиной для сбора плодов гильотины…

* * *

Что там хлещет за стеклом – всё бравады, да бравады,

как отшельники на слом – на щеках следы помады,

вроде кладка кирпичом в середине мелких дрязг,

пастырь воет ни о чём – паства слышит только лязг…

Ставлю в ночь Кармен-сюиту, громко, спешно, ну и что ж,

молоко уже разлито, а в руке сверкает нож,

спят усталые волхвы, только лишь прищур конвоя,

с этой рубленной канвы и до волчьего, до воя…

А потом, в ночи, открыто ищешь с псиною кафе,

плещет под душой сюита и выходишь подшофе,

город – стылый, снег сверкает, времена имеют вид,

кто-то лезвие клепает, а Давид – изобразит…

Зря Лион писал неправду – лже-Нерон, он истин был,

кто сказал тогда бы Савлу – и Петра бы след простыл,

капители подустали, провалился древний цирк,

подпустили, привязали – кто-то тихо спичкой – чирк…

А в карманах прячат фиги, нА ухо донос уже,

обмолотят хлеб на риге, а сварганят бланманже,

под снопом строчит Никкола, тоже мне – Макиавелли,

в ритме, в пластике гандбола нарастает пресс Равеля…

Время сыто, время пьяно, время подлостей и спячек,

а с утра похмельно, рьяно вся страна встаёт с карачек,

в мордобое жрут, так тело – проиграет Клею Багнер,

тут такое, братцы, дело – скоро вас разбудит Вагнер…

Всё детально, под копирку, до последних запятых,

сверлят нудно в теле дырку, бьют прицельно и под дых,

у кентавра рожа мавра и навесят стремена,

может было время Павла – Савла нынче времена…

У рептилий нет идиллий, снова летопись велась,

просьбу Августа Вергилий… – и верёвочка свилась,

как в комедии от Бога – появился снизу Данте,

скоро, братцы, перемога – и исполнят рок куранты…

Мамелюк – он тоже гений, под седлом гнедой рысак,

от церковных песнопений уползает в ночь русак,

поминают в храме зло – вспоминается Египет,

нам покуда повезло – “треугольник будет выпит!”

Ну-ка, полотно Давиду – время жертв и коронаций,

Нотр-Дам тут лишь для вида – вспомнишь лихом

“Лигу Наций”,

короля играет свита, свита выбрита уже,

буфф-трагедия не сбита, выход – прямо в неглиже…

А в финале – тут на выбор – Моцарт, Шнитке и Шопен,

высох этот третий Тибр – пляшет весело Кармен,

после пляски – золотая, в ля-мажоре тишина,

а Кармен, как будто тая… своей ролью смущена…

* * *

Я  по канонам бился о стекло и прыгал в омут с верхнего предела,

я пил вино, чтоб по груди текло и каялся у левого придела,

не раз топил и истину в вине, казалось это проще, чем признаться,

я воевал с врагом своим во мне, чтоб не с кем было больше состязаться,

бросал монеты старые в моря, попасть пытаясь в морду урагана,

я понимал, что шепчутся не зря и спину прикрывал всем неустанно,

я ворот открывал на три петли и нараспашку жил, любил и верил,