Стихи в последнюю ночь Земли Чарльз Буковски
Charles Bukowski
The Last Night of the Earth Poems
© 1992 by Charles Bukowski
© Немцов М., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Благодарности
Автор хотел бы поблагодарить редакторов тех периодических изданий, где были впервые напечатаны некоторые стихи, вошедшие в эту книгу.
1
мои запястья – реки
пальцы мои – слова
пробка
эта Портовая трасса на юг через центр
города – то есть, там иногда становится просто
невообразимо
в прошлую пятницу вечером я сидел там
без движенья за стеной красных тормозных огней,
даже на первой передаче никто не дернется
а тучи выхлопов
серили вечерний воздух, двигатели пере-
греты
и висела вонь сгоравшего
где-то
сцепления —
вроде как воняло откуда-то спереди —
с того долгого медленного подъема трассы, где
машины с трудом переключались
с первой на нейтралку
вновь и вновь
а с нейтралки обратно
на первую.
по радио я выслушал новости
того дня
минимум раз 6, я
стал подкован в международных
событиях.
остальные станции крутили
жидкую, хворую музыку.
классические станции отказывались ловиться
ясно
а если и ловились
то гнали все ту же плесень дежурных и
утомительных номеров.
я выключил радио.
странное завихрение началось у меня в
голове – закручивалось во лбу, по часовой
стрелке, проходило за уши и вокруг к
затылку, затем снова ко лбу
и опять
по кругу.
мне стало любопытно, так ли бывает
когда сходишь
с ума?
я подумал, не выйти ли из машины.
стоял я на так называемой скоростной
полосе.
вот у меня перед глазами – я сам
вышедший из машины
опираюсь на шоссейный отбойник,
сложив руки.
затем я б осел на
корточки и опустил голову между
колен.
я остался в машине, прикусил язык, снова
включил радио, повелел завихрению
остановиться
и подумал: интересно, приходится ли остальным
так же бороться со
своими порывами,
как мне?
тут машина впереди
СДВИНУЛАСЬ
на фут, 2 фута, 3 фута!
я переключился на первую…
произошло ДВИЖЕНИЕ!
затем вновь оказался на нейтралке
НО
мы сдвинулись на 7 или
десять футов.
международные новости завелись в
7-й раз,
все по-прежнему сплошь паршиво
но все мы слушали,
а значит и это нам по плечу
раз мы знали
что нет ничего хуже, чем
пялиться
во все ту же номерную табличку
на все ту же тупую башку, торчащую
над подголовником сиденья
в машине впереди
а время рассасывалось
а стрелка температуры заваливалась
все дальше вправо
пока стрелка топлива валилась
все дальше влево
и нам было интересно
у кого же это сцепление
выгорает?
мы были словно какой-то бесконечный, вечный
окончательный динозавр
вяло ползущий куда-то домой,
не понять как, может
быть
подыхать.
два крутых
в Городском колледже Лос-Анджелеса было два крутых, я
и Джед
Эндерсон.
Эндерсон был одним из лучших защитников в
истории школы, и впрямь гроза отрыва
когда мяч к нему попадал.
я был довольно крепок физически но на спорт смотрел
как на игры для уродов.
считал что игра покруче – перечить тем
кто пытался учить
нас.
в общем, мы с Джедом были двумя светилами
студгородка, он громоздил один на другой свои рывки на
60, 70 и 80
ярдов в вечерних матчах
а днем
дремал за партой
я же выдумывал то, чего не знал
а то, что знал
было так гнусно
что многим преподам приходилось
плясать под ту дуду.
и вот в один прекрасный день
мы с Джедом
наконец встретились.
произошло это в забегаловке с музыкальным автоматом
напротив студгородка и
он сидел там со своими
дружками
а я сидел со
своими.
«давай! давай! поговори с ним!» —
подзуживали меня
кореша.
я ответил: «нахуй этого
качка. за мной —
Ницше, пускай он сам
сюда идет!»
в конце концов Джед поднялся купить
курева в
автомате и один из моих
друзей спросил:
«ты что, боишься этого
чувака?»
я встал и подошел сзади
к Джеду, когда тот лез в
машину
за своей пачкой.
«здоро́во, Джед», – сказал
я.
он обернулся: «здорово,
Хэнк».
потом залез в
задний карман,
вытащил пинту
виски, протянул
мне.
я крепко хлебнул,
вернул
ему.
«Джед, ты что
собираешься делать
после
Г.К.Л.А.?»
«играть
за Нотр-Дам».
и он двинул назад
к своему столику
а я – назад
к своему.
«чё он сказал? чё
он сказал?»
«ничего такого».
в общем, Джед так и не попал
в Нотр-Дам
да и сам я
никуда больше
не попал —
годы просто потащили нас
дальше
но были и те
кто своего
добился, вроде одного парня
ставшего знаменитым
спортивным обозревателем
и мне приходилось глядеть на его
портрет
в газете
много десятков лет подряд
пока я наследовал те
дешевые комнатенки
и тараканов
и те безвоздушные
тягомотные
ночи.
но
я все равно гордился тем мигом
еще тогда
когда Джед протянул мне
ту пинту
и
я отхлебнул
целую треть
а все апостолы
смотрели на нас.
чёрт, а казалось ведь
что мы никак
и никогда
не проиграем
но мы продули.
и мне понадобилось
3 или 4 десятилетия, чтобы
хоть малость жить
дальше.
и Джед,
если ты еще где-то тут
сегодня ночью,
(я забыл тебе сказать
тогда)
спасибо
за тот глоток.
мой немецкий корефан
сегодня вечером
потягивая «Сингху»
светлый лагер
из Таиланда
и слушая Вагнера
в голове не укладывается что
его нет в
соседней
комнате
или за
углом
или в живых
где-то
сегодня вечером
а он есть
разумеется
когда меня захватывает
его
звуком
и малюсенькие мурашки
бегут у меня
по обеим
рукам
и колотит
дрожь
он здесь
сейчас.
с днем рожденья
когда Вагнер совсем
состарился
в его
честь
устроили день рожденья
и сыграли
пару
случайных композиций
молодости.
после
он спросил:
«кто это сочинил?»
«вы», – ответили
ему.
«ах, – произнес он, —
я всегда так и
подозревал: у смерти
значит
все-таки есть какие-то
достоинства».
телефон
притащит к вам людей
своим звонком
тех кто не знает что делать со
своим временем
причем им до боли хочется
заразить этим
вас
издалека
(хотя они бы предпочли
на самом деле быть с вами в одной комнате
чтобы лучше навесить на вас свое
ничтожество).
телефон необходим только
для экстренных случаев.
эти люди – не
экстренный случай, они
стихийное бедствие.
я никогда не рад звонку
телефона.
«алло», – отвечу я
с опаской.
«это Дуайт».
и уже ощущаешь их имбецильное
стремление вторгнуться.
они – люди-блохи что
наползают на
психику.
«да, в чем дело?»
«ну, я сегодня вечером в городе и
подумал…»
«послушай, Дуайт, я очень занят, я
не могу…»
«ну, тогда может в следующий
раз?»
«может и нет…»
каждому отводится лишь столько-то
вечеров
и всякий истраченный попусту вечер —
грубое попрание
естественного хода
вашей единственной
жизни;
а кроме того, во рту остается привкус
не исчезающий часто два или три дня
в зависимости от
посетителя.
телефон – только для
экстренных случаев.
у меня заняло
десятки лет
но я наконец понял
как отвечать
«нет».
а вы
не беспокойтесь о них,
пожалуйста:
они просто наберут другой
номер.
может быть
ваш.
«алло», – скажете
вы.
и они ответят:
«это Дуайт».
и тогда
вы
окажетесь
доброй
чуткой
душой.
прогиб
как большинство из вас, я сменил столько работ что
меня как будто выпотрошили, а кишки
выбросили на ветер.
мне на пути попадались и неплохие люди,
но и другие
тоже попадались.
однако, стоит подумать обо всех
с кем работал —
пусть даже минуло много лет —
Карл
приходит на ум
первым.
я помню Карла: работенка наша требовала, чтоб мы
оба носили фартуки
завязанные сзади и вокруг
шеи тесемочкой.
я был у Карла на подхвате.
«у нас плевая работа», – сказал
он мне.
каждый день, когда один за другим прибывали наши
начальники
Карл слегка изгибался в талии,
улыбался и кивком
приветствовал каждого: «доброе утро, д-р Стайн»,
или «доброе утро, м-р Дей», или
миссис Найт или, если дама не замужем
«доброе утро, Лилли», или Бетти, или Фрэн.
я же всегда
помалкивал.
Карла, похоже, это тревожило, и
однажды он меня отвел в сторонку: «эй,
где еще к ебеней матери ты найдешь
двухчасовой обеденный перерыв, как у
нас?»
«нигде, наверное…»
«ну, ладно, слушай, для таких ребят, как мы с тобой,
лучше ничего не придумаешь, ничего другого
нету».
я помалкивал.
«поэтому слушай, сначала жопу им лизать трудно, мне
ж тоже пришлось нелегко,
но чуть погодя я понял что без
всякой разницы.
просто нарастил панцирь.
теперь у меня есть панцирь, ты
понял?»
я смотрел на него – и точно, он походил на человека в
панцире, лицо у него было как
маска, а глаза ничтожны, пусты и
безмятежны; я смотрел на истасканную погодой и
битую ракушку.
шли недели.
ничего не менялось: Карл кланялся, прогибался
и улыбался
бестрепетно, изумительный в своей
роли.
то, что мы скоропортимся, никогда небось не приходило
ему
в голову
или
что боги повыше может смотрят
за нами.
я работал
свое.
потом, как-то раз, Карл снова
отвел меня в сторонку.
«слушай, со мной о тебе говорил
д-р Морли».
«ну?»
«спрашивал, что с тобой
такое».
«что ты ему
ответил?»
«сказал, что ты еще
молодой».
«спасибо».
получив следующий чек, я
уволился
но
все-таки
мне пришлось
в итоге согласиться на другую похожую
работенку
и
наблюдая за
новыми Карлами
я наконец простил их всех
но не себя:
от бренности человек иногда
становится
странным
почти
нетрудоспособным
несносно
высокомерным —
никудышным слугой
свободного
предпринимательства.
такое чувство
О. Хаксли умер в 69,
слишком рано для такого
неистового таланта,
а я прочел все его
труды
но на самом деле
«Контрапункт»[1]
и впрямь немного помог
мне преодолеть
фабрики и
вытрезвители и
сомнительных
дам.
эта
книга
вместе с Гамсуновым
«Голодом»
они чуть-чуть
помогли.
великие книги —
те что нам
нужны.
я поразился самому
себе, что мне понравилась
книга Хаксли
но она и впрямь вышла
из этакого оголтелого
прекрасного
пессимистического
интеллектуализма,
и когда впервые
читал «К-П.»
я жил в
гостиничном номере
с дикой и
ненормальной
алкоголичкой
которая однажды швырнула
«Кантос»[2] Паунда
в меня
и промазала,
как и они сами
пролетели мимо меня.
я работал
упаковщиком
на заводе осветительных
