Стерх и Лебедь Мария Синенко

В волчье время – с трех до четырех утра, когда ночь за окнами избы воцарилась в своих правах, – Ведьма начала приготовления. Зажгла свечи, сняла рубаху из грубого льна, распустила по плечам густые черные волосы. Рука потянулась к впадинке над ключицами, привычно погладила, ища и не находя. Камень души – амулет, дающий смертным силу и защиту, Ведьма уничтожила сама. Выбора не было: либо так, либо попасть во власть того, кто оставил на ее спине шрамы от девятихвостки.

Без камня ее душа была беззащитна, открыта силам, снующим по Ту Сторону, но Ведьма свыклась. У нее были свои хитрости. Неупокоенные терзали ее, приводя в исступление, но не могли заполучить душу в полновластное владение. Обряд, который Ведьма собиралась провести, сложен и опасен, утраивал риски, но иначе было нельзя. Она должна была защитить того, кому должна. Того единственного, чувство к которому теплилось в ее сердце, давно превратившемся в камень.

Ведьма набросила на окна плотные занавеси, сотканные из крапивы и заговоренные в новолуние. Они защитят от ненужного вторжения тех, кто бродит в лесу по ночам под покровом тьмы. И от смертных, и от других, невидимых глазу, но от того не менее опасных. Прошлась по избе, нагая, окуривая углы полынью и чабрецом. Ведьма не была юной, но тело еще не потеряло красивые формы. Смуглая кожа и раскосый разрез синих глаз – черты матери и отца причудливо сплелись, привлекая внимание. Мужчины заглядывались бы, если бы она появлялась на людях. Но изба  стояла на отшибе, и к изгнаннице ходили редко, лишь тяжело захворав. В остальное время ее избегали − одни боялись, другие сочились презрением. Ведьму это вполне устраивало.

Она села на тонкий коврик, также сплетенный из крапивы. Голую плоть обожгло. Но Ведьму давно не пугала боль – то, что происходило с ее душой без амулета, было больнее и страшнее телесных страданий. Ведьма скрестила ноги вокруг стоящего в середине коврика чугунка. Варево остыло, чугун был едва теплый. Ненадолго. Во время обряда он раскалится, и тело будет нещадно печь. Ведьма нанесла на кожу мазь, заговоренную от ожогов, но полностью избежать мучений не удастся. Это и не нужно: жертвенность была частью ритуала. Без нее ничего бы не вышло.

Ведьма глубоко вдохнула, запрокинула голову, после – запела, забормотала гортанно. Глаза закатились, руки действовали сами по себе, отточено – сейчас Ведьмой управляли силы, которые терзали ее и одновременно давали власть. Левая рука нащупала лежащий рядом с Ведьмой костяной клинок. Вырезанные на кости символы изображали хищных зверей, птиц и рыб. Волк гнался за щукой, коршун пролетал над лисицей. Острое лезвие вспороло ладонь, кровь полилась в чугунок. Жидкость зашипела, закрутилась водоворотом. Ритуал начался.

В просторной избе на другом конце общины прекрасная светловолосая женщина проснулась, с криком схватившись за живот. Откинула покрывало, глянула – постель под ней напитывалась кровью. Кровь текла по внутренним сторонам бедер. Много крови. Мужчина, лежащий рядом, проснулся, непонимающе глядя на жену.

Женщина выла. Вместе с кровью из нее вытекала жизнь, которой не суждено появиться на свет.б

Почти сто лет прошло с тех пор, как закончилась последняя война. Кланы Белых Лебедей и Черных Стерхов жили по разные стороны густого леса, называемого Лютым – сложно было пробраться сквозь него, оставшись невредимым. Непроходимые дебри, на картах похожие на песочные часы, в самом узком месте пересекал тракт – единственный путь, по которому можно было добраться от Лебедей до Стерхов и обратно, не боясь погибнуть мучительной смертью.

Обе общины занимались земледелием, охотой и ремеслами. Торговали с соседями, Лебеди – по свою сторону леса, Стерхи – по другую. Казалось бы, делить им было нечего. Однако о роде Стерхов шла дурная молва − они не зря звались черными.

Предания рассказывали, что в старину, еще до войны, древние из рода Стерхов занялись гиблым делом: искали способы, чтобы вернуть мертвых с Той Стороны. Колдовство было темным, настолько, что разгневало старых богов. В наказание боги отравили озеро, раскинувшееся рядом с преступным родом. Вода почернела, как деготь, и стала ядовитой. Птицы, дикие стерхи, гнездящиеся на болотах в Лютом лесу, погибали, стоило им коснуться вод отравленного озера. Символ счастья стал символом смерти, с которой заигрывали колдуны. Но безумцев это не остановило. Мертвые стерхи стали материалом для обрядов, а образ черной птицы закрепился за родом намертво. Озеро же, исстари звавшееся Океяновым, стало Окаянным.

Зайдя в своих изысканиях дальше, род почти изжил сам себя – темные дела сводили колдунов с ума, народ вырождался, дыша испарениями отравленного озера. Самые толковые снялись с места, ушли искать счастье на чужбине. Род зачах бы окончательно, если бы новые владетели не стали умнее. Огнеяр, сильный и дерзкий, развязал войну с родом Лебедей. Попытки были и раньше, но он, заручившись поддержкой немногих благоволивших Стерхам соседних племен и живущих в Лютом лесу волколаков, развязал с Лебедями войну, желая захватить земли, не отравленные Окаянным, и, главное – невест, способных разбавить новой кровью загнивающую общину. Из-за ядовитых испарений Окаянного женщины Стерхов часто были пустоцветами или рождали уродцев.

О, он был жесток, Огнеяр. Если бы Лебеди, мирный, в сущности, народ, не сплотились, если бы не стоял в их главе равный по силе владетель – Стерхи одержали бы легкую победу. Но их разгромили, заодно перебив и множество волколаков. С той поры дорога через лес стала проще, хотя и не лишена опасностей. На долгое время воцарился хрупкий мир. Стерхи, казалось, прекратили играть со смертью, отреклись от некромантии. Огнеяр погиб в битве с проклятиями на устах. Единственный его отпрыск, не унаследовавший стать и удаль отца, ушел на Ту Сторону рано, успев, однако, породить Лютомира – нынешнего владетеля Стерхов.

Тот пошел в деда. Статный, широкоплечий. Заросший черным волосом, борода заплетена в косы, как и длинные волосы. Лютомир не хотел войны. По крайней мере, в посланиях, которые приносили почтовые птицы.

Ратибор, владетель Лебедей, ему не верил. Он тоже уродился в сильного предка, давшего отпор врагу, был силен и храбр, но войны не хотел. Худой мир лучше доброй ссоры. Сильный с виду, храбрый во время опасности, Ратибор обладал мягким сердцем и хотел сделать все, чтобы избежать кровопролития. И у него был план.

Однако сейчас Ратибору было не до мыслей о войне. Его семью постигло горе. Жена, Белослава, в прошлую ночь потеряла ребенка, первенца. Крошечный трупик вышел с кровью, залившей простыни, узорную широкую лавку, пол. Просторный и светлый терем владетелей Лебедей, убранный, по традиции, в белые цвета, будто потемнел от горя. Кровь замыли, оттерли от белых досок, но до конца смыть следы не удалось. След в душе Белославы же, казалось, не способно стереть даже время. Прекрасное тонкое лицо осунулось, под огромными зелеными глазами залегла синь. Светлые волосы будто разом потеряли густоту и блеск. Белослава лежала в опочивальне, лицом к стене, и не желала видеть никого, даже мужа. Даже кровь с пола она оттирала самостоятельно, отказавшись от помощи челяди.

Ратибор мерил терем шагами, хмурил высокий лоб. Терзал светлую окладистую бороду рукой, не замечая, что творит, выдирая клочья волос. Сжимал в кулаке гранат, свой камень души, висящий на крепком шнурке, обвивавшем шею. Не знал, что делать.

Он отправил людей к домику Весении − колдуньи, живущей на краю Лютого леса. Весения была изгнанницей, бежавшей от Стерхов несколько лет назад. Ратибор помог ей, дал приют, позволил жить неподалеку. Весения не выходила к людям, и у себя никого не привечала, но в знахарстве не отказывала. Если кто-то из Лебедей заболевал очень тяжело, когда своими силами справиться было невозможно, обращались к Весении.

Люди вернулись ни с чем – изба колдуньи была пуста. Весения исчезла. Пропали и ее снадобья, амулеты и чугунки – все, что она использовала для знахарских дел. Скарба в одинокой избе и так было немного, а остались постель, сундук да пустой, чисто прибранный стол. «Так-то отплатила за доброту чертова ведьма. Стерхово отродье, пригрел змею на груди, дурак», − горько думал владетель Лебедей. Скрипнула дверь опочивальни, Ратибор отвлекся от печальных мыслей. В зале появилась Белослава: даже убитая горем, двигалась она плавно, мягко.

− Как ты, жена моя? Не рано ли вставать тебе?

− Тошно мне, мой милый. Но слезами горю не поможешь. Я верю, что вместе мы справимся с этой бедой. Да и дела не ждут, − Белослава слабо улыбнулась. − Ты решил, когда отправишь Златку в путь?

− Ты считаешь, сейчас нужно отпускать сестру от себя? Она могла бы скрасить твое горе, разве не так?

− Горе мое ничто не скрасит, кроме времени. А Златка поможет не только мне, а всему роду. Нельзя допустить новой войны.

Ратибор тяжело сел на резную скамью. Подпер подбородок кулаком, размышляя. Белослава села рядом, положила голову на мужнино плечо. Сложила длинные пальцы на животе. Одета Белослава была в черное – скорбный наряд, непривычный глазу. Обычно владетельница Лебедей носила струящиеся белые одежды, чарующие, словно светящиеся внутренним светом, как она сама. Траур по погибшему в чреве плоду женщины не носили – подобное горе было редким, но обычным, не из ряда вон выходящим событием. Однако не нашлось бы в общине женщины или мужчины, косо взглянувшем бы на владетельницу. Белославу любили: за красоту, грациозность, мягкость. Ратибор знал, что мягкость эта напускная – в темный час жена могла быть твердой, как кремень. Вот и сейчас: час назад убитая горем, сейчас она поддерживает его, едва ли не торопит заняться делами. Жена, пусть и оделась в траур, заплела белые волосы на обычный манер: четыре тугие косы, две – перекинуты на грудь, две – вьются по спине. Голову венчал золотой, искусной работы обруч − традиционное украшение владетельниц, передающееся из поколения в поколение. Драгоценные камни и золото древние умельцы превратили в кленовые листья и грозди рябины.