− Дружина, что стоите, как столбы! Сделайте что-нибудь, уведите! – Белослава пыталась удержать мужа, но куда там – он стряхнул с себя ее руки, как пушинку.

Наклонил голову, словно бык, сверля красными глазами опешивших людей. И впрямь застывшие было дружинники очнулись, скрутили беснующегося Ратибора, потащили в опочивальню.

− Простите моего мужа. Прошу остаться тех, кто может помочь… Остальные − идите по домам с миром. – Белослава коротко кивнула и поспешила за дружиной.

Народ шумел, чесал в затылках и расходиться не спешил.

− Баста! – звучный, пусть и заикающийся, голос Горисвета раскатился по зале. – Захворал владетель, вот диво! К-кликните баб, что в знахарстве ведают, раз уж к-колдунья наша пропала, и нечего зря языками ч-чесать.

К нему прислушались. Женщины продолжали суетиться, но уже по делу: обсуждали, кто и как может помочь больному. Народ стал расходиться. Горисвет почувствовал робкое прикосновение к локтю, обернулся и увидел стоявшую позади Златку.

− Что теперь будет? – девушка кусала губы. − Наше… путешествие откладывается?

− Отчего ж? З-завтра с утра тронемся в путь, как и собирались. Ратибору ни я, ни ты не поможем, а вот свои обязанности, − Горисвет слегка поморщился, − надо выполнять. Будь г-готова к рассвету, Златка. И не бойся, − голос его потеплел, − сам не т-трону и в обиду не дам.

Златка улыбнулась, но улыбка вышла кривой и совсем безрадостной.

***

Ведьма пробиралась через Лютый лес. Котомка за спиной оттягивала плечи – Ведьма взяла в дорогу весь свой скарб, нехитрый, но и не легкий. Она бы с радостью оставила половину в избе – но тогда ей могло не хватить чего-то для чар, а колдовать придется еще немало. И сейчас, пробираясь по сумрачным тропинкам Лютого леса, она нет-нет да нагибалась, чтобы сорвать вороний глаз, собирала с кустов волчью ягоду, осторожно срезала дурман, бледные цветы белены и листья болиголова. В Лютом лесу росло (и жило) много всего, подходящего для злых чар. Если бы Ведьма не знала нужных заклинаний, она бы не прошла далеко. Обычно Лютый лес сам выбирал, куда вести путника.

Во время ритуала что-то пошло не так. Она не знала, что именно, но чувствовала, что натворила бед. Ведьма не сомневалась, что все сделала правильно, но не ощущала, что тот, кого она собиралась защитить, вне опасности. Напротив: само ее нутро будто переворачивалось, скрючивалось, ныло о том, что все стало еще хуже прежнего. Ведьма надеялась, что еще не поздно все исправить. Она знала, что скоро через лес поедут двое, поедут туда, откуда она сбежала, израненная, чуть живая.

Тогда ее звали Весенией. Люди и сейчас называли ее так, но сама она отреклась от имени, в тот миг, когда уничтожила свой камень души. О, как он был прекрасен!

Черный опал, внутри которого огненными всполохами сияли все цвета радуги. Мать Ведьмы расплакалась, когда увидела, что предназначено ее дитя. И от гордости, и от испуга за судьбу дочери. Мать Ведьмы была сильной колдуньей, как и ее мать, и мать ее матери – женщины-прародительницы Ведьмы славились колдовством, и владетели Стерхов держали их подле себя. Поговаривали, что прабабка Ведьмы помогала в изучении некромантии самому Огнеяру, тому, кто развязал кровопролитную войну с родом Лебедей. К моменту рождения Ведьмы о запретном ремесле уже не говорили, а если вспоминали, то шепотом, с оглядкой. Впрочем, это не мешало Ведьме изучать старые книги, оставшиеся от прабабки. Сама она магией смерти не научилась – уяснила, что все, кто связываются с этим гнилым делом, заканчивают плохо. Позже, после всего, что с ней в итоге произошло, Ведьма зло посмеивалась над своей осторожностью. Как оказалось, боялась не того…