Он рассеяно повертел в руках спичечный коробок, прочитал надпись «Балабаново», отметил, что «Балабановские» спички, не в пример, лучше всяких других. Крепенькие, с большими зелеными головками, одна к одной! И не ломаются, и зажигаются исправно, и ветром их задувает меньше, чем все прочие, толстенькие потому что.

Он так умилился спичками, что едва не прослезился. Потер глаза, и подумал, что надо бы причесаться, пока чайник закипает. Сделав два шага, Хамон снова оказался в ванной. Пару минут он занимался тем, что, превозмогая боль, продирал щеткой дорогу в спутанной, длинной, до плеч шевелюре. Повыдирав, без жалости, изрядное количество волос, он, наконец, пробил щетке путь. Теперь, несколько дней не мытые волосы, лежали, казалось, красивыми волнами.

Хамон, почти по-женски, мотнул головой, откидывая прядь со лба. Движение тут же отдалось болью в голове. Он повернулся к зеркалу спиной и вышел из ванной.

Из чайника валил пар, крышка на нем подскакивала с противным звоном. Он выключил газ и взялся за заварочный чайник, старенький, с трещиной, но фарфоровый и китайский, с нежной розочкой на белом боку. Заварки там, само собой разумеется, не оказалось. Подняв крышечку, Хамон увидел только слой сырых, слежавшихся чайных листьев, занимавших половину внутреннего пространства. Это ни сколько его не огорчило. Он налил в заварочный чайник кипятка, закрыл крышечку, снял с сушилки около раковины чашку, и подождав с минуту наполнил ее получившейся, бледно-коричневой, горячей жидкостью.

Стоя посреди маленькой кухни, он выхлебал, обжигаясь, мелкими глотками пол чашки «чаю».

Он пил и смотрел в окно. За окном, мокли под моросящим, серым, бесконечным дождем тополя с грустными желтыми листьями. Над тополями и черной, блестящей крышей соседнего дома, низко висело безотрадное, непроницаемое, равнодушное небо.

Хамону показалось, что так всегда было, и всегда будет, но уже через мгновенье он понял, что вовсе нет! Ведь, еще вчера было сухо, тепло и солнечно. От того и было такое праздничное, веселое настроение, от того он, наверное, так и надрался.

Поставив чашку на стол, он пошел в коридор, пошарил по карманам висевшей на вешалке куртки, нашел мятую пачку сигарет «Пегас». Вернулся на кухню. Бережно расправил пачку, сосчитал сигареты, их оставалось четыре. Кстати! Он срочно обыскал карманы джинсов, нашел рубль бумажкой и шестьдесят пять копеек мелочью. Надо же! Удивительно, как много осталось!

Он спрятал деньги обратно в задний карман, вытащил одну сигарету, чиркнул спичкой, закурил. Курить не хотелось, дым казался невкусным, усиливал тошноту. Все же он затянулся несколько раз, погасил сигарету, заботливо убрал окурок обратно в пачку.

Чего я стою, как дурак? – подумал он. Выдвинул стул, сел, оперся локтями о стол, в несколько глотков допил оставшийся чай. Что же было вчера, а? Надо ж так! О господи!

Он неподвижно посидел еще с минуту, однообразно думая, что «Надо ж было так», не поднимаясь из-за стола, протянул руку, взял заварочный чайник, и вылил в чашку все, что вылилось. Оказалось, даже больше, чем можно было надеяться. Так же, не поднимаясь, он дотянулся до громкоговорителя и повернул ручку. «Выступая, в кремле, перед членами политбюро ЦК КПСС, Константин Устинович Черненко особо отметил, что, претворяя в жизнь, исторические решения 26-го съезда КПСС, советские люди…» Хамон убрал звук.

Да, ну и дела! Сколько времени, хоть? Он поднял телефонную трубку, трижды крутанув диск, набрал 100. Голос механической женщины бесстрастно сообщил, что точное время 9 часов 44 минуты. С минуту он посидел в раздумье, потом набрал телефон Поручика, услышал голос его матери и немедленно положил трубку. Еще не хватало сейчас отвечать на всякие чекистские вопросы! Ладно, не судьба.