Цепочка вчерашних воспоминаний начисто обрывалась, в сумерках, в каком-то скверике, кажется, недалеко от станции метро «Кировская», где они с Поручиком и Промокашкой пили из горла портвейн. До этого скверика он помнил все более – менее отчетливо, а вот дальше… дальше начинались нескладушки и провалы, и что-то было такое, как чувствовал Хамон, о чем, может лучше и не знать, вовсе, а лучше, просто взять и умереть, прямо сейчас, специально, чтобы не узнать!

Вдруг, он сообразил, что даже не знает где находится! От этого открытия ему стало жутко на столько, что он рывком сел, спустил ноги с кровати и открыл глаза. Шар горячей лавы мотнулся в голове от резкого движения, как било колокола. Ноющая боль усилилась, зато, он обнаружил, что сидит дома, на диване. Сидит в одних трусах, а остальная одежда висит рядом, на спинке стула. Это несколько утешило его, но отнюдь не до конца, так-как он был совершенно не в курсе когда и каким образом он оказался здесь, это во-первых, а во-вторых, смутное и мучительное ощущение, что в черных дырах памяти скрывается нечто очень и очень неприятное не оставляло его.

Хамон подумал, что все-таки, это хорошо, что он сидит дома, на своем раздвижном диванчике с пролежанным поролоновым матрацем, что его босые ноги ощущают обшарпанный паркетный пол, а на стенах привычные грязно-желтые обои с каким-то невразумительным бледно-зеленым орнаментом. Безусловно, очень удачно и хорошо, что он оказался именно здесь, а не в каком-нибудь другом месте.

Ладно – подумал он – надо подниматься! И взялся за шмотки. Джинсы на коленях оказались в засохшей грязи, которую, впрочем, легко удалось отряхнуть. Следы той же грязи были и на ладонях. Смутившись, Хамон внутренне сжался от отвращения к самому себе. Он представил себе, как мог выглядеть давеча. Выходило, что бесподобно!

На рубашке он недосчитался четырех верхних пуговиц. Это уже было положительно интересно! На костяшках правой руки обнаружились ссадины.

Движимый любопытством, он направился в ванную, к зеркалу. Морда была, естественно, опухшая, но синяков не наблюдалось.

Хамон открыл воду, вытряхнул из пластикового стакана зубные щетки, сполоснул его под струей и жадно выпил три стакана воды подряд. Лезть под душ было лень, поэтому он просто почистил зубы, вымыл руки и рожу, затем опорожнил еще стакан воды, и почувствовав себя несколько лучше, вернулся в комнату.

Он открыл шкаф, тупо постоял, глядя в его недра, пытаясь сообразить, что ему там было надо, вспомнил, что надо какую-нибудь рубашку, потому, что на той ведь нет пуговиц, покопался в шкафу и ничего не нашел. Подумал, что вот же, надо же все же стирать иногда. Взял со стула рубашку с недостающими пуговицами и встал с ней в руках, думая, что надо бы пришить их на место и, что это не долго, что где-то должна быть в доме коробочка со всякими пуговицами, иголками, нитками, бабушкина еще… такая металлическая, из-под конфет каких-то, что ли? Да, какая разница из-под чего?!

Он открыл ящик с грязным бельем. Бросил туда рубашку без пуговиц, извлек оттуда же джемпер, который был еще не особенно заношен и отправлен в «грязное» просто из барства. Вернулся в комнату, встряхнул джемпер, осмотрел, надел. Осмотрел сколько мог себя… А чего? Нормально…

Одевшись, таким образом, Хамон отправился на кухню. Есть решительно не хотелось, тошнило, даже при одной мысли о еде.

Чаю что ли попить? Или не надо? Может вырвать. Ну, и что? Ну, и ладно, может оно и лучше.

Он поднял с плиты зеленый эмалированный чайник, по весу определил, что он пуст, открыл кран, налил воды, немного, что б быстрее закипела, чиркнул спичкой, зажег плиту.