– Я не… понимаю!

– Выпей воды, – из темноты барной стойки показался изящный стакан. – Не бойся, это просто вода.

– Как… я здесь оказался?

Он озадаченно осмотрел зал. Вокруг не было ни души. Пустые столики все также уходили в глубь бара, растворяясь в бесконечной темноте:

– Я был дома… а потом… Что… ты сделал?

– Абсолютно ничего, – невозмутимо парировал бармен, – Ты пришел ко мне на своих двоих, просто не помнишь об этом.

– Как…

– Помнишь нашу первую встречу? Тогда я тебя предупредил, чтобы ты не слишком увлекался моими напитками, – властный силуэт бармена навис над ним из-за стойки. – Но ты не послушал. У всего есть цена, мой друг. Ты не хотел быть одиноким, пожелал счастья, и я подарил тебе жизнь с Адной.

Изард улыбнулся, но было в этой улыбке что-то зловещее. Так смеются в лицо люди, которые впутали тебя в аферу, из которой уже не выбраться.

– Глоток за глотком ты можешь вспоминать её жизнь. Впервые переживать то, что было с ней когда-то давно. Воспоминания о ней становятся частью тебя. Они перемешиваются с твоими и поначалу могут дезориентировать.

– Но… почему я забываю? – он озадаченно коснулся шеи.

– Потому что нельзя быть счастливым и помнить о боли, – бармен изящно коснулся его шеи кончиками пальцев. – Полагаю, тебя волнует судьба этого шрама. Ты, наверное, считаешь, что нечто ужасное произошло с тобой в прошлом. Но ты не помнишь. Все воспоминания об этом событии… – он щелкнул пальцами, – испарились. Я прав?

– Угу.

– А что если я скажу, что этот шрам на шее остался от попытки суицида? Ты взял кусок бечевки, которой перевязываешь стопки своих записей, сложил в несколько раз, перекинул через люстру и… Ты смог бы обрести счастье, помня об этом?

– Я не мог… так поступить. Я… – он попытался выпить воды, вцепившись в бокал с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

– Допустим, я говорил гипотетически. Ответь на мой вопрос.

– Нет… я… был бы глубоко несчастен.

– Именно! Поэтому новые воспоминания вытесняют всю боль, всё ужасное, что было в твоей жизни. Разве не об этом ты меня просил?

– Может быть… – он оторвал взгляд от барной стойки и попытался разглядеть бармена. Но оттуда на него смотрело пухлое лицо начальника. Когда он что-то говорил, его густые рыжие усы смешно шевелились, напоминая Рокфора из мультсериала про Чипа и Дейла. Не улыбнуться было невозможно.

– Вам смешно? Вас забавляет тот факт, что вы запороли пятьдесят пригласительных для Марковых?

– Нет… Простите, – он попытался сделать серьезное лицо и не смотреть на начальника.

– Ещё один прокол и мне придется вычесть у вас из зарплаты. До конца дня я жду исправленные пригласительные. И не забудьте, что Беловы попросили фиолетовые, а не розовые бланки.

Он собрался было уходить, но, будто вспомнив что-то важное, обернулся и добавил:

– Да, и давайте без самодеятельности, пишите только то, что просит заказчик.

– Хорошо… я всё сделаю.

– Работайте! – он махнул рукой и уплыл в соседнюю кабинку, где отчитывал уже другого коллегу.

Ему казалось, что он начал привыкать к таким провалам в памяти. Посмотрел на часы: 11:17, восемнадцатое февраля. Выходит, между завтраком и беседой с начальством прошло чуть больше суток. Неужели сутки его жизни настолько не важны, что ими с легкостью можно пожертвовать? Ответа на этот вопрос он не знал. Как и не знал, сколько ещё осколков его жизни безвозвратно утеряно.

Проглотив эти мысли, он приступил к работе: наклонил массивную столешницу под небольшим углом, достал из ящика стальные перья и несколько стеклянных баночек с чернилами. Страсть к письму у него зародилась ещё в детстве. В школе его хвалили за чистописание, но сочинения он писал слабые. Учительница обращала внимание родителей на то, что мальчик плохо умеет выражать свои мысли и часто в работах пишет всякую бессмыслицу. Но сам он не видел в этом проблемы. Ему нравились не смыслы, а то, как на бумаге заплетаются словесные узоры, как в своем неутомимом движении крохотный шарик царапает бумагу, вырисовывая то пузатые петельки, то высокие и худые завитки. Казалось, в этом процессе есть свой ритм, особая музыка. Он писал в школе, вырисовывал слова в своем личном дневнике перед сном. Родители хранили надежду, что однажды их мальчик станет писателем, вопреки мнению каких-то там учителей. И всё же надеждам родителей сбыться было не суждено. Он провалил все экзамены и пошел работать ассистентом в киностудию. Так спустя годы его занесло на актерский факультет, а позже и в студию профессионального дубляжа, где он провел, как ему казалось, свои лучшие годы. Но, по всей видимости, случай со шрамом на шее поставил на его карьере жирный крест.