– Привет, – сказала она.

– Вы, говорят, были в Ти Гвидре?

– Кто это, интересно знать, говорит?

– Хав в воскресенье видела Нерис в магазине.

Фиона вздохнула.

– Ты что, правда станешь работать на этих английских ублюдков?

– Iesu mawr, Йестин. Не лезь, а? Работа не пыльная, а деньги мне нужны.

Он скривился в усмешке.

– Может, ты лучше поднапряглась бы и заставила этого твоего кочевника выплачивать алименты на детей?

– Мальчики, в машину. Едем домой.

Йестин достал из потайного кармана водонепроницаемой куртки пачку Rothmans и вытряхнул пару сигарет.

– Будешь? – предложил он Фионе.

– Нет.

– Да ладно тебе, бери. Слушай, ну прости меня. Не надо было мне так говорить про Джона.

– Ага, не надо было. К тому же при мальчиках.

Он вздохнул, опустил голову, зажал сигарету между указательным и большим пальцами и опять полез в карман – за зажигалкой.

– Просто я немного удивлен, вот и все. Что ты станешь работать на этих людей.

– Йестин, да это толком и не работа никакая. Так, небольшая прибавка. Не каждому ведь достается в наследство большой фермерский дом, в котором можно растить детей, правда?

Йестин усмехнулся.

– Я поехала. Счастливо.

Он отошел в сторону.

– Мальчики, а ну-ка, brysiwch[9].

– Скоро увидимся, парни! Дан, приедешь на выходных помогать на ферме?

Гетину было смешно смотреть на брата, который так выслуживается перед Йестином. Сам он забрался в машину не попрощавшись. Пока Фиона на задней передаче отъезжала от дома, опять пошел дождь. Гетин наблюдал за тем, как дядя медленно превращался во что-то абстрактное – столб темно-синего хлопка – и наконец окончательно исчез, когда дорога сделала поворот.

В тот год на летний триместр учительница Гета дала классу задание сделать открытки ко Дню отца.

– А если отца нет? Как у Гетина? – спросил кто-то из мальчиков.

Гет почувствовал, как розовый головокружительный стыд ползет, перебирая липкими лапками, из-под воротника рубашки поло и вверх по шее. За ушами сделалось горячо. Глаза поплыли. Миссис Прайс сочувственно поморщилась.

– Гетин может смастерить открытку своему дяде или старшему брату.

Ее голос так и сочился сладким сиропом, и Гетин чувствовал, что от унижения вот-вот взорвется.

– У меня есть отец, – сказал он.

– Ну конечно, Гетин. У каждого есть отец. Даже у меня, хотя я уже взрослая.

– Нет, я имею в виду, что у меня на самом деле есть отец. И он даже здесь. Живет в Лланелгане.

Гетин знал, что врать нехорошо, но ему очень понравилось наблюдать за тем, как остальные дети пытаются переварить это неожиданное открытие.

– Ах вон оно что, – проговорила миссис Прайс. – Ну что ж, это замечательно.

– Это правда, – настаивал Гет, которого вдруг осенила гениальная идея. – Он живет в том стеклянном доме в Койд-и-Григе. Дом – шикарный. Типа особняк. Там и озеро есть, и вообще все. Когда я езжу туда к отцу, то могу в этом озере купаться.

Гет к этому времени побывал в Ти Гвидре уже несколько раз вместе с мамой, и странная красота дома с панелями из стекла и рыжеватого дерева вцепилась в него подобно колючей проволоке, которая хватала за джинсы, когда он лазил через заборы в Брин Хендре. Дом стал несокрушимым принципом рельефа его воображения. И теперь Гетин с легкостью представил себе там своего отца – или, по крайней мере, того человека, которого сознание придумало ему на замену. Нечто среднее между Джоном Бон Джови и Ханом Соло – за основу он принял взлохмаченного белозубого мужчину, которого видел на том странном снимке, где он еще посадил себе на плечи Данни, на пляже в Аберсоке: бледные «ливайсы» подвернуты, вода плещется у его ног. Солнцезащитные очки, как в фильме «Лучший стрелок». Гет так сильно сжал в пальцах карандаш, что костяшки побелели. Он нарисовал окружность озера, обнесенного хороводом рождественских елок. Нарисовал обращенный к озеру фасад с верандой на сваях и маленьким причалом и приземистый стеклянный куб за ним. Внутри нарисовал маму и отца, соприкасающихся плечами, рядом с ними – себя и Данни, оба отцу едва по колено. В правом углу рисунка изобразил огромное утыканное шипами колесо в роли солнца: с улыбкой и в очках-авиаторах. К концу недели, когда открытка была готова, Гет успел наделить рисунок такими чудесными свойствами, что боялся как-нибудь его испортить прежде, чем удастся отнести открытку домой. Его мучил панический страх, что она внезапно растворится прямо у него в руках или под пристальными, похожими на электрические лампочки, взглядами других детей. Как только высох клей под полосками блесток на поверхности озера, Гет спрятал рисунок в свой школьный шкафчик и стал ждать окончания дня. Вручив открытку маме, он внимательно следил за ее реакцией. У нее на лице застыла улыбка, но в глазах мелькнуло что-то, он не понял, что именно.