Клава в это время хлопочет над плитой, будто не обращает внимания на рассказ свекра, но при малейшей его неточности, смеясь, поправляет Егора Гавриловича. В шутливую перебранку вступает Степан, дополняет сказанное отцом, повторяя, что любит правду. Но последнее слово все равно за Егором Гавриловичем. Он даже приподнимается со стула:

– Я вас спросил: любите друг друга? Любите. Хорошо. Тогда живите. У меня двор, у меня скот, птица. Мы – всё.

Егор Гаврилович плюет в ладонь, а другой так прихлопывает плевок, что брызги попадают в глаза Степану.

– Мать-перемать!..

Минута замешательства, но вновь сноха оказывается на месте:

– Пап, садись в угол на своё место. Все садитесь. Закуска готова.

Всё начинается сначала.

– Повторить!

– На том свете не выпьешь!

– Пей до дна, ещё будет одна!

Уставшая Клава, никем не замечаемая, стоит в стороне, грустно поглядывает на веселящихся мужчин, на меня, томящегося очередной пьянкой. У меня плохи дела в техникуме. По математике уже получил несколько неудов. Однажды даже написали обо мне в курсовой стенгазете, как о двоечнике. Запустил я математику с её корнями, тангенсами-котангенсами.

Мне становится невыносимо тоскливо и стыдно. Жаль маму, с трудом содержащую меня в городе, жаль Клаву, постоянно хлопочущую возле стола выпивох. Жалко самого себя. Я выскакиваю из комнаты. На вопрос Степана – куда я? – бормочу что-то невнятное, забиваюсь в сарай. Слезы душат меня…

– Вот ты где, милейший! – окликает меня так не кстати появившийся Степан.

Он почти силой выводит меня из сарая и водворяет за стол, где Егор Гаврилович уже пододвигает мне «штрафной».

– Не надо ему, – вступается сестра. – Мальчишка ведь.

По маленькой, по маленькой, чем поят лошадей!

– Последняя. Всё. Баста. Нету больше. Шабаш, – режет воздух нетвердой рукой хозяин квартиры.

– Да уж и хватит, – встрепенулась кума, заспешив из-за стола.

– Раз нету выпить – нечего было и собираться, – хмурится Егор Гаврилович.

– Не спеши, – успокаивает Степан, – что-нибудь придумаем.

Придумать нечего, кроме как мне идти за водкой: моложе всех. Это несказанно радует Егора Гавриловича. Он затягивает песню на слова, подсказанные сыном:

Не спеши, запоздалая тройка,

Наша жизнь пронеслась без следа…

Вернувшись из магазина, в дом заходить не спешу. Наблюдаю из-за калитки за пьяными гостями. Вспотевшие, довольные они выходят во двор охолонуть, размяться.

– Ну, что лоб твою хлоп! – цепляет Степан подошедшего прикурить дядю Валю Савченко.

– Плюнь, Степа на грудь, не могу жить без моря.

– Варюха-то твоя разлюбезная где? Опять к друзьям ушла? – не меняя тона, подначивает Степан. – Теперь, поди, к утру вернётся.

– Нет, Степа, не в этом дело, – подыскивает ответ дядя Валя. – Всё нормально.

Степану уже трудно остановиться. Он произносит несколько татарских фраз (служил в Казани), очевидно, ругательств. И хохочет звонко, сочно, запрокинув голову назад.

– Ты, Стёпа, можешь переводчиком работать, – не остается в долгу дядя Валя. – Служил у нас в полку один такой…

Дядя Валя был тяжело ранен на фронте. Случай, который он рассказывает о переводчике, любителе выпить, задевает Степана за живое.

– Душа мерку знает, Валентин, – говорит Степан обиженно.

– Знать-то знает, Стёпа, да только водка не таких еще богатырей ломала, – замечает напоследок дядя Валя, отказавшийся от стопки, предложенной Степаном «в честь его приезда».

3.

По возвращении с Камчатки Степан долго подыскивал себе работу, но, какой хотелось, не попадалось. Поступил он в соседнюю мастерскую – не по душе пришлись строгие там порядки. Потом недели три работал в гараже автослесарем – ушёл и оттуда, так как большого заработка не предвиделось.