На последних словах, взяв высокую, не под силу ноту, срывается и виновато замолкает, вопрошающе поглядывая на сына, уж готового подхватить прерванную отцом песню:

Нас три сестры: одна за графом,

Другая герцога жена…

Егор Гаврилович, оправившись от лёгкого душевного расстройства, успокаивающе продолжает:

Оставь напрасные заботы,

Забудь напрасные мечты,

Ведь не просто – ою ты морячкой,

А королевой будешь ты…

Я любил слушать эти протяжные, иногда со слезами песни, и не понять мне было в ту пору этих взрослых, много повидавших, более моего переживших людей, и завидно было оттого, что они знали и понимали многое и по-своему из того, чего еще не мог понять я. Их песни трогали меня до глубины души и навсегда остались в памяти непреходящей грустью.

Веселье за столом разгорается с новой силой, когда я, улучив момент, подсовываю Степану под руки гитару. Самодовольный и хмельной, он старательно прилаживает её на своем большом животе в ожидании чьего-нибудь заученно-удивлённого восклицания о его габаритах.

– Буржуазия, когда же ты лопнешь! – пружинит Степан по животу ребром короткой ладони.

Пощипывая струны гитары, будто выбирая из них самую звучную и веселую, Степан вначале невнятно, себе под нос проговаривает куплеты, какой-то, чувствуется, озорной песни. И вот, обведя лукавым взглядом гостей и подмигнув куме (щец бы покислей да бабёнку поживей!), срывается в дробный перебор:

Дрын здоровый я достану

И чертей метелить стану:

Почему нет водки на луне!

– Ох-хо-хо! Га-га-га! Уморил, сукин кот!

Пока гости увлеклись песнями, гитарой и разговорами, сестра, юркнув за занавеску, вполголоса обсуждает с кем-нибудь из соседок семейные дела, болезнь ребенка, отношения с мужем.

– Каждый божий день так, – сокрушается она. – Гулянкам конца-краю не видно.– Митя, – обращается она вдруг ко мне, – поговоришь с ним? Он тебя уважает. Может, поймёт…

Я молчу.

– Конечно, – оправдывает меня Клава, – просить об этом трудно. Вот так сразу и не начнёшь разговор. Ты, Митя, не садись больше с мужиками за стол, болеть будешь от водки-то. Господи, скорее бы ты вырос что ли, – и прижимает мою голову к своему теплому боку.

Дружна была Клава с Куликовой Марией. Длинная, с соломенного цвета ресницами, она наклоняется к Клаве, шепчет горячо, с болью:

– А мой опять не ночевал дома, опять у н е е был. Вчера-то я сунулась к нему в карман, два билета в кино лежали, а сегодня их уже нет. Клава, милая, что делать, что делать, ума не приложу.

Клава уже готовая что-то посоветовать, подсказать, потому как всегда для других у неё найдется совет и помощь. Погорюет с каждой, утешит.

– Клав, пойди сюда, – раздается голос мужа, и она спешит к столу. – Мы тут разговорились, – непослушным языком, издалека начинает разъяснять свой вопрос Степан. – Один пацан – хорошо! А два – лучше. Скажи, Андрюшка будет у нас?

– Не время об этом говорить, – отмахивается сестра.

– Ладно. А выпить будет? А сама выпила?

– Мне нельзя, Степа, – улыбается Клава, довольная вниманием мужа. – Врачи не советуют, – всё слабее отказывается она.

В разговор сразу вступают несколько «знающих» гостей с твёрдым убеждением, что от рюмки ничего не случится. Наконец, сестра сдаётся, подходит к столу – садиться некогда:

– Дай бог не последнюю!

– Выпивает с напёрсток – и снова к плите.

Пока готовится закуска, Егор Гаврилович вспоминает, как Степан, женившийся без родительского разрешения, приехал к нему в деревню.

Мы со сватом Гришкой за четвертью сидели. Смотрю, заходят двое. Стёпа вот так прошел по комнате, а она на пороге осталась. Думаю, что ж это к нам за девчонка приехала?