– Рус, братишка мой любимый, – расплывается в идиотской улыбке Егор и, зацепившись за какой-то камешек, падает вперёд.

Едва успеваю подхватить Егора, чтобы не расквасил себе всю физиономию, а он тяжёлый, чёрт. Когда я в последний раз его на руках носил? Ему тогда было десять, и он не спал несколько суток – всё ждал, что мама вернётся. А потом просто выключился, и мне пришлось нести его в кровать.

Ситуация сейчас другая, ощущение то же, потому что Егор навсегда останется для меня тем трогательным ребёнком, заботу о котором мне пришлось взять на себя единолично. Так, в двадцать два я стал ему и отцом, и матерью.

Ладно, что-то я слишком сентиментальным стал.

– Где ты ужрался так, придурок? – бормочу себе под нос, внося Егора, как жертву пожара, в дом.

Руслан.

– Что с ним?! – восклицает Кира и чуть не роняет поднос на пол, но всё-таки находит в себе силы донести его до журнального столика.

На нём три чашки кофе – значит, и для Егора одна. Почему-то эта молчаливая забота радует меня. Действительно любит брата?

– Пьяный он, – констатирую факт и, рискуя сорвать нахрен поясницу, тащу великовозрастного младенца в его комнату.

Кира напряжённо сопит, ни на шаг не отставая, и я уже, похоже, окончательно смиряюсь с её присутствием в этом доме. Никак от неё не избавиться, от упёртой такой.

– Вот так, да, кладите его аккуратно, – хлопочет вокруг кровати своего жениха.

– Нет, блин, шею ему сломаю! – рявкаю, а Егор морщится. – И хватит мне выкать!

Кира фыркает, бросает на меня рассерженный взгляд, но тут же переключает всё своё внимание на Егора. Присаживается рядом, убирает с лица чёлку, гладит бороду, а тот блаженно жмурится, что-то бормоча себе под нос.

– Я останусь с ним, – заявляет, а я пожимаю плечами. – Вдруг ему плохо станет?

Прямо сестра милосердия.

– Побудете… побудешь здесь, пока я воду и полотенце принесу? – интересуется, а я киваю.

Она улыбается и пулей вылетает из комнаты, и звук её торопливых шагов всё тише и тише.

– С чего вдруг ты за час так нажрался? – размышляю вслух и поправляю ворот его рубашки. Просто поправляю, но вдруг что-то привлекает внимание.

Дёргаю ткань, открывая шею и свою находку, и пялюсь на ярко-красное пятно, точно идиот. Глаза видят, а мозг отказывается уложить новую информацию на полку.

Касаюсь красного пятна, надавливаю, растираю кожу, и алая клякса постепенно бледнеет пока вовсе не исчезает. Зато мои пальцы окрашиваются. Помада, мать её. Помада.

Даже к носу подношу, улавливая приторный химозный аромат. Ну не засранец ли?

Так, ладно. Об этом мы обязательно с Егором поговорим, но потом. Сейчас он не в лучшей форме, а амбре от него исходит такое, что сам невольно хмелею. Не знаю, как Кира собралась ночевать в такой вонище. Подхожу к окну, дёргаю за ручку, ставя на проветривание, и свежий воздух наконец врывается в комнату. От жары этим летом не спрятаться, но ночью всё-таки ещё как-то можно дышать без риска упасть в обморок от перегрева.

– Я всё, я принесла, – ураганом влетает в комнату Кира и плюхает мисочку с водой и парочку полотенец прямо на прикроватную тумбочку.

Усаживается на кровать рядом с Егором, складывает руки на коленях. Идеальная сиделка. Брат же переворачивается на живот, подминает под себя скомканное покрывало и, пару раз причмокнув, проваливается в глубокий и размеренный сон.

– Рядом с ним ложиться сегодня не рекомендую, – усмехаюсь, следя, как Кира, намочив полотенце, протирает лоб Егора от испарины. – Он с детства жутко брыкается, а сейчас так тем более. Ещё зашибёт.

– Его надо раздёть, наверное.

– Да пусть так спит. Ему, я смотрю, вообще плевать.