Он смеётся так громко, что с дерева за окном срывается стая трещащих до этого о своём птиц и улетает.

— И какой ответ я ждал от девушки, которая проигнорировала шесть плакатов с надписью «купаться запрещено» и все равно залезла в море? — подливает он себе шампанское и снова садится на кровать.

— А какой вывод сделал мальчик? — пододвигаю я к себе картофельный салат.

— Что, когда он вырастет, никто не посмеет ему указывать что делать и когда. А ты неплохо разбираешься в мыслях пятилетних мальчиков.

— Просто у меня, случайно, как раз есть пятилетний брат, и мы с ним неплохо ладим. Уверена, про нескончаемые запасы супа он думает именно так, — похрустев добавленным в салат сельдереем, оставляю я тарелку, пока Адам снова смеётся.

— И ты мне определённо нравишься, Ева, — словно пробует он моё имя на вкус.

А может, мысленно добавляет цифру. Потому что, если верить интернету (а я готовилась, прежде чем приехать), я девятнадцатая Ева на проекте. Вот ни туда, ни сюда. Не тринадцатая. Не двадцатая. Неудобная, нечётная, не круглая. Не юбилейная. Дальше этой библейской аналогии ему в своём символизме не уйти. Хотя, как знать, чем больны тараканы у него в голове.

— Клубнику? — теперь он подливает шампанское мне. — Или торт?

Чиркнув зажигалкой, он поджигает свечу на огромном куске торта. А потом встаёт, чтобы закрыть окно и задёрнуть шторы.

— Серьёзно? — усмехаюсь я, наблюдая за его суетой. — Все миллионеры идут по этому пути? Клубнику с шампанским? Кольцо с бриллиантом? Торт со свечками? А невеста с отбора? 

— А где ещё могли бы пересечься наши пути? — усмехается он. — Можешь загадать желание. Только чтобы оно исполнилось, нужно написать его на бумажке, записку сжечь, а потом только задуть свечу.

— Точно? — прищуриваюсь я, беря карандаш.

— А как иначе я смогу его исполнить? — снова смеётся он.

«Нет, он, конечно, урод, — чешу я карандашом голову, думая. — Но что-то в нём определённо есть. А вот что, посмотрим».

И даже не особо таясь (наверняка через плечо мне сейчас заглядывает одна из его скрытых камер), пишу то, чего действительно хочу больше всего на свете:

«Пусть мой брат поправится!»

12. Глава 10. Адам

— Ах ты говнюк, — засовываю я в рот кусок пиццы, глядя на мониторы. — День рождения, значит, решил девчонке устроить? А камер-то, камер приволок! И в цветах, и на стену прилепили, и в медведе, — усмехаюсь я. — А грудь колесом, прямо как у павиана в брачный период!

В палатах госпиталя (название-то какое громкое для нескольких больничных коек на случай вот таких неприятностей с участницами или персоналом) камеры, как и в туалетах и ванных комнатах, не установлены. Есть что-то и на этом порочном шоу святое. Но Эван явно не стал церемониться. И я, кажется, знаю почему.

Впрочем, можно не гадать. Он и сам сейчас пожалует, Эван Всемогущий! Ибо поделиться ему своей гениальностью больше не с кем. Я — его единственный друг, и брат, к несчастью.

— Как аквапарк? — в нашу парадную столовую он входит, засунув руки в карманы.

Я среди этого фамильного серебра, накрахмаленных скатертей и вышколенных официантов потому и ем исключительно фаст-фуд, что осквернять дух семейных обедов своим присутствием и своей не кошерной едой доставляет мне особое удовольствие.

— Неужели ты был настолько занят, что ничего не видел? — запихиваю я в рот ещё кусок пиццы, закрывая макбук и открывая пиво.

— Конечно, видел. Ты был как всегда великолепен. Не знаю, как это у тебя получается, — расстилает он на коленях кипенно-белую салфетку, — одной что-то шепнул, на вторую посмотрел, к третьей притронулся и всё, потекли, сучечки, все до одной.