— Спасибо, конечно, — кривлюсь я, неожиданно снова став именинницей. Я и раз в год этот день с трудом выдерживаю, а тут второй. — Но врач сказал, что это был маленький токсопнеустес, и моей жизни ничего не угрожало.

— Но это же не значит, что мы не можем отпраздновать, — одаривает он стену улыбкой, расхаживая по комнате.

И словно не замечая моих недовольных ужимок, красуется, рисуется и любуется исключительно собой. Чем обескураживает меня ещё больше.

Даже не тем, что в этого напыщенного павлина все влюбляются без памяти, а тем, что это он вынес меня с пляжа на руках. Не отдавал распоряжения, не звонил «911», а просто взял и спас. А потом…

Но он не даёт мне даже додумать, не то что сказать.

— Ева, — усмехается он, сделав глоток. — Ты не находишь это символичным?

— Адам и Ева? — провожаю я его глазами до окна.

— Хм, какой волшебный вид. Определённо, это крыло надо переделать под что-нибудь другое. И полуденное солнце не жарит. Ты ешь, ешь, не стесняйся, — поворачивается он ко мне. А потом присаживается на подоконник. Весь такой дорогой, элегантный и пренебрежительно-вальяжный, что я его совсем-совсем не узнаю.

На первой встрече он был как облизывающийся кот, следящий за птичками в клетке. Такой весь соблазнительно-приторный, любезно-деликатный. Но наглый, хитрый, коварный.

На пляже с мокрыми волосами, липнувшими ко лбу — искренним, взволнованным, испуганным соседским мальчишкой, который хотел только одного: чтобы я жила. Он нёс меня на руках и подбадривал, заставляя верить, что всё будет хорошо.

На цыпочках придя ко мне с утра, он был нежным. До дрожи волнующим. Хотя всего лишь убрал мои волосы со лба. Поцеловал как маленькую. Даже не поцеловал — тронул губами лоб, словно проверил температуру. Закусив губу, походил по палате, пока я следила за ним из-под прикрытых век. Но он заметил, улыбнулся, укрыл меня одеялом до самого подбородка, погладил пальцем по щеке и, не сказав ни слова, ушёл.

А сейчас это был словно четвёртый человек. У которого есть власть, деньги, слуги. И со всем этим он особо не церемонится.

«Кто ты, Адам?» — растерянно качаю я головой, разглядывая его.

И тут же поспешно опускаю глаза в тарелку, чтобы это не показалось ему подозрительным.

— Очень вкусно, — пробую я куриный бульон. И решив, что, если начну жеманничать, всё унесут и останусь до вечера голодной, просто ем.

— Я рад. Ты обедай, а я пока расскажу тебе одну историю, — отхлёбывает он шампанское и закидывает ногу на ногу.

«Однажды одному мальчику на обед тоже подали суп. Тогда ему было лет пять. И у него ещё была мама. Но мальчик капризничал и не хотел есть суп. И тогда мама села рядом, стала его ласково уговаривать и кормить из ложки.

— И кого ты хочешь из него вырастить? — строго спросил отец мальчика, который был очень недоволен поведением их обоих. — Жалкого сосунка, ждущего что ему помогут?

— О, нет, мой дорогой, как раз наоборот, — смягчает он тон, изображая женский голос. — Бессердечного тирана, умеющего властвовать, подчинять и любой ценой добиваться желаемого.

И тогда отец мальчика подошёл и выплеснул тарелку с горячим супом прямо в лицо женщине со словами:

— Тогда пусть знает, что всегда за его капризы может заплатить кто-то другой».

Он замолкает, делает ещё глоток и явно ждёт моей реакции.

— И какой урок вынес из этого мальчик? — наклонив тарелку, доедаю я.

— А какой вывод сделала бы ты?

— В зависимости от того, что было потом, — вытираю я губы салфеткой, совершенно не проникшись, хотя эта история и попахивает личным. — Если отец ушёл, а мальчику подали то, что он стал есть с удовольствием, он подумал: надо было сразу перевернуть этот суп. Если его выгнали из-за стола голодным, он решил, что капризничать надо без отца. А если ему принесли новую тарелку все того же супа, значит, жизнь — боль, а на кухне нескончаемые запасы куриного бульона.