– Ныне впервые великий князь московский венец царя всея Руси на себя возлагает! – его голос прозвучал громко и твёрдо, резонируя в зале, где каждый мог ощутить величие этого момента. – И тем на веки многовластию злокозненному боярскому на Руси предел кладет!

Он осмотрел собравшихся, видя, как слова его проникают в умы и сердца. Бояре, одетые в дорогие наряды, начали переглядываться, осознавая, что с этого момента многое изменится. Взгляды их становились настороженными, некоторые, как мать кузена, шептали друг другу слова недовольства. Женщина с суровым выражением лица тихо, но ясно прошептала кузену:

– Животворит князь, на боярскую власть руку поднял…

В это время зал наполнялся шёпотом, слышались негромкие, но тревожные обсуждения. Бояре и их ближайшие приближённые понимали, что теперь власть и сила, которая веками принадлежала их роду, начала отдаляться. Одни переглядывались с лёгким страхом, другие с решимостью готовились к предстоящей борьбе.

Иван Васильевич, видя, что напряжение растёт, продолжил свою речь, его голос звучал ещё более уверенно, мощно:

– Отныне русской земле единой быть! – его слова эхом отразились в стенах, и это заявление встревожило всех присутствующих. – И утверждаем мы войско служивое, стрелецкое постоянное!

Эти слова заставили бояр ещё сильнее вздрогнуть. Царь с проницательным взглядом обвёл всех присутствующих, его глаза словно пронизывали их мысли, как будто он предугадывал их реакции и планы. Он знал, что его слова вызовут нешуточные волнения, но его спокойствие и решимость оставались непреклонными.

– Но кто в тех войсках сам не сражается, тому в великих походах царских деньгами учувствовать велю, – добавил он, смягчив тон, словно пытаясь успокоить взволнованную толпу.

Мать кузена, стоявшая рядом с одной из своих подруг, презрительно прошептала ей на ухо:

– Это что же выходит? На свою голову деньги нести… На свою кончину.

Её слова звучали с явным презрением и недовольством, а во взгляде прослеживалась злоба. Иван Васильевич продолжал свою речь, теперь уже менее агрессивно, но всё так же уверенно:

– И святым монастырям великими своими доходами отныне в воинском деле учувствовать! – он почти кричал, обводя взглядом всех присутствующих, – Ибо казна их множится, а русской земле пользы с того нет!

Его последние слова прозвучали как гром среди ясного неба, и напряжение среди бояр стало нарастать. Они начинали шептаться друг с другом, переглядываясь из-под лба. Их лица стали суровыми, некоторые сжимали губы в негодовании, другие бросали испод лобные взгляды. Иностранные послы с каменными лицами молча наблюдали, их надменные выражения говорили о том, что они не принимали слова царя всерьёз.

Иван Васильевич, почувствовав, что его слова произвели нужный эффект, продолжил более мягким тоном, словно призывая к единству:

– Но что же наша отчизна как не тело, по локти и колени отрубленное. Верховье рек наших – Волги, Двины, Волхва – под нашей державой. А выход к морю в чужих руках!

Его речь прерывалась тяжёлым дыханием собравшихся, которые осознавали, что царь ведёт к неизбежным переменам. С каждым его словом лица становились всё более напряжёнными, особенно у иностранных послов. Их улыбки сменились грозными выражениями лиц, и даже самые уверенные из них начали осознавать серьёзность ситуации.

Великолепный зал Московского Кремля был полон знатных гостей, среди которых выделялись послы заморских держав, бояре, князья и представители духовенства. Атмосфера в помещении напоминала тяжёлую, невыносимую жару перед грозой – каждый присутствующий ощущал напряжение, но никто не смел его выразить открыто. Стены собора, украшенные иконами, золотыми иконостасами и тяжёлыми драпировками, словно давили на головы собравшихся, как будто сама церковная мощь стояла на страже происходящего.