– Стёп, а Стёп, да не трожь ты этих… Хорошо хоть, что они здесь, с нами, а не валяются в овраге каком-нибудь, иль вообще, хрен знает где. В грязи, коровами обгаженные. Потом жди их, когда припрутся, грязные и вонючие. Сколько хлопот с ними, а? Раздень, уложи, перед этим желательно отмой от всех нечистот и коровьего помёта. Ой, господи-ии, – протянула женщина. – Да если б можно было выходить замуж за свиней, я бы вышла за нашего порося, Хрумрика. Он то хоть и воляца в грязи, да всегда чистый, и потом от него не пахнет, как от дурака моего. А взгляд у него какой умный, девоньки! Ба-аа, впервые такую животину вижу. А от этого, – толкнула ногой одно из сопящих на траве тел, – несёт, просто жуть, словно от гнилой капусты, шо в погребе нашем пролежала до лета. Забыл вытащить, старый балбес! – «балбес», которого заждалась капуста в погребе, мирно посапывал. Причмокивал и постанывал, изредка пуская из носа пьяные пузыри и слюни с приоткрытого рта. Подтянулся поближе, да обхватил получше что-то, что легонько брыкалось и толкалось. Обнимал с довольной пьяной улыбкой и слюнявил приоткрытым ртом чёрные калоши своей жёнушки, разводя на матовой от пыли обуви блестящую влажную грязь.

Так и сидели, сплетничали. Болтали босыми ногами по короткой зелёной травке, которую ранним утром скосил хозяин старец, и по совместительству муж одной из сидящих на лавочке. Который сейчас таки лежал под действием высокоградусной жидкости у женских ног. А бабы всё кудахтали о своём, лузгали семечки, да следили за детьми. По крайней мере, делали вид. Изредка поглядывали, где есть кто и окрикивали. Ругали по поводу и без, чтоб не заигрывались уж совсем сильно и помнили, что родители, деды и бабушки, вставят знатных люлей, если их поведение покажется старшим неправильным и за грань выходящим.

Слегка накренившийся от старости дом коньком треугольной крыши загораживал уходящее с верха синего полотна нежное, молочно-пурпурное одеяло из облаков. Сгущались сумерки, иссякала энергия всего живого. Мелкая ребятня уже не так громко и дико смеялась и гоготала. Пыль из-под босых пяток постепенно утихала, словно уставшая, замученная, отмутызганная бешеной пацанвой с девчёнками, медленно и аккуратно ложилась на землю. Укрывалась одеялом тени, успокаивалась и больше не поднималась с поверхности земляной деревенской дороги. Готовилась ко сну. Загорелые и энергичные маленькие ноги бешеной ребятни, что носились по улице в пропитанной пылью серых майках и футболках, устало заплетались. Те же, кто был вообще без футболок, – даже мелкие девчонки, – и в ком ещё оставались хоть какие-то силы, не переставали дурачиться. Размазюкивали прилипшую пыль и песок по своему мокрому от пота телу и пачкали остальных. Догоняли, норовя измазать все волосы, а лучше ткнуть в ухо, нос… а ещё лучше в рот, чтоб на зубах хрустело. Вот смеху то было… Дети. Что тут скажешь.

Потихоньку время подходило к вечеру. Начало лета выдалось достаточно тёплым, но не слишком жарким. На безоблачном небе солнце светило высоко и ярко. Грело очень тепло, нежно, не обжигало и не напекало. Берёзки, что росли почти у каждого дома, рядом с тёмно-синим, симпатичным, невысоким, – примерно полтора метра, – заборцем, укрывали прохладной тенью сидящих на лавочке и близлежайший лужок, на котором мирно посапывал Митрофан с приятелем, чуть ли не в обнимку.

Подбежала покрытая пылью темноволосая девчушка с песком на губах, отряхивалась и шерудила волосы.

– Ба, а ба, дай водицы, или молока испить. Жажда замучила. А хлебом как пахнет, ммм… Ты хлеб испекла, ба, а ба? – не унималась Катька, отряхивалась, сплёвывала хрустящий на зубах песок.