5 ноября 1929 года, после продолжительных переговоров между Англией и Советским Союзом, Палата общин с большим перевесом (324 против 199 голосов) ратифицировала восстановление дипломатических отношений [151]. Оба правительства продолжали обвинять друг друга в предательстве, но в глазах Сталина дипломатическое признание СССР «ведущей империалистической державой» мира означало признание пятилетнего плана ускоренной индустриализации [152]. В тот же день Политбюро постановило расстрелять сотрудника ОГПУ Якова Блюмкина, выполнявшего шпионские задания. Он обрек себя на смерть тем, что встретился на Принкипо со своим бывшим покровителем Троцким, поведавшим ему, что сумел вывезти из СССР секретные документы, которые он собирался опубликовать с целью разоблачить Сталина, и предсказывавшим падение режима, вследствие чего ушедшие в подполье «большевики-ленинцы» должны были активизировать оппозиционную деятельность. Судя по всему, Блюмкин догадывался, что Троцкий предается фантазиям, но все же согласился доставить в Москву послания от Троцкого, вписанные в книги невидимыми чернилами [153]. Он стал одним из первых членов Коммунистической партии, казненных советским режимом за политические преступления.

Вопрос о том, навсегда ли вводится режим насилия в деревне, предстояло прояснить второму за год пленуму Центрального Комитета, который должен был открыться 10 ноября 1929 года, и Сталин перешел в наступление, в годовщину революции (7 ноября) выступив в «Правде» со статьей «Год великого перелома». «Мы идем на всех парах по пути индустриализации – к социализму, оставляя позади нашу вековую „расейскую“ отсталость, – заявил он. – Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации». В преддверии пленума должностные лица режима начали хвастаться, что пятилетний план будет выполнен всего за четыре года, и на самом пленуме эти похвальбы превратились в «клятву», которую якобы дал «пролетариат», а затем и в вездесущий лозунг «Пятилетку за четыре года!» [154]. В статье предсказывалось возникновение новых гигантских ферм площадью от 125 тысяч до 250 тысяч акров, что превышало размер крупнейших американских ферм того времени, и утверждалось, что «крестьяне пошли в колхозы, пошли целыми деревнями, волостями, районами» – иными словами, эта мнимая инициатива низов опровергала заявления правых. Более того, Сталин похвалялся, что «страна через каких-нибудь три года станет одной из самых хлебных стран, если не самой хлебной страной мира» [155]. Предполагалось, что это позволит резко нарастить экспорт хлеба, за счет чего можно будет закупать за границей оборудование [156].

Местные партийные комитеты в условиях мощного нажима со стороны центра утверждали, что с июня 1929 года число обобществленных хозяйств удвоилось – и эта цифра легла в основу сталинских заявлений на пленуме, – но даже при этом коллективизацией было охвачено всего 7,6 % хозяйств [157]. К тому же это все равно было очковтирательством. «У нас была охвачена сплошной коллективизацией территория десятков сел, – признался на пленуме украинский партийный босс Станислав Косиор, – а затем выяснилось, что все это раздуто, создано искусственно, что население не принимало в этом участия и ничего не знало». С критическими замечаниями выступил и Сергей Сырцов, год назад принимавший Сталина в Сибири и в 1929 году выписанный им в Москву, где он стал кандидатом в члены Политбюро и председателем Совнаркома РСФСР (второстепенная должность Рыкова, отобранная у него) [158]. Когда Сырцов стал сетовать на непродуманность осуществлявшихся политических мер, Сталин перебил его: «Вы думаете, что все можно „предварительно организовать“?»