В Сочи наконец-то провели защищенную высокочастотную телефонную линию, хотя Сталин по-прежнему пользовался телеграфом и посылал почту с фельдъегерями [941]. Функционеры, оставшиеся в Москве, собирались на заседания в сталинском кабинете на Старой площади, обычно проходившие под председательством Кагановича [942]. Из 1038 резолюций Политбюро, принятых тем летом, Сталин внес поправки в 119 – в подавляющем большинстве случаев с подачи Кагановича, чьи письма Сталину были полны жалоб на недостаток руководящих указаний. «Я не могу и не должен давать заключение на все и всякие вопросы, возбуждаемые в ПБ, – отвечал Сталин (05.09.1933). – Ответ… вы могли бы сами рассмотреть и выработать» [943]. Непосредственно перед этим требованием Сталин устроил Политбюро выволочку. Орджоникидзе вместе с наркомом земледелия Яковлевым возражал против возбуждения уголовных дел на директоров заводов, отгружавших некомплектные комбайны. По их почину Политбюро вынесло формальное порицание Вышинскому, заместителю генерального прокурора СССР. Это привело Сталина в ярость. «Поведение Серго… нельзя назвать иначе, как антипартийным, – писал он, – так как оно имеет своей объективной целью защиту реакционных элементов партии против ЦК ВКП(б)». Политбюро пришлось отменить свое решение [944].

22 сентября Сталин отправился с дачи «Пузановка» на инспекцию новой дачи, которая строилась для него под Гагрой – небольшим курортом на Черноморском побережье Абхазии [945]. Он влюбился в эту землю, соседствовавшую с местом действия древнегреческого мифа о золотом руне – символе царской власти и величия [946]. Эта приморская республика, целиком занятая горами с перевалами, лежащими на высоте до 10 тысяч футов (3000 метров) над уровнем моря, и глубокими долинами, прорытыми реками с кристально прозрачной водой, отличалась влажным климатом, а поскольку горы подходили почти к самому побережью, Сухум, живописная столица Абхазии, был защищен от холодных северных воздушных масс. Абхазия отличалась самыми теплыми зимами на территории СССР. Ее горы изобиловали дикими кабанами, на которых велась охота, а реки и многочисленные озера – рыбой. Одним из абхазских соблазнов служили также источники сернистых вод, насыщенных углекислым газом. Местные большевики национализировали запущенные, зараженные малярией абхазские дореволюционные курорты, но прибрать их к рукам стремились и функционеры из Москвы. Возрожденные спа, а также цитрусовые, виноградные и табачные плантации впоследствии обеспечивали связь Абхазии с далекой евразийской столицей. И человеком, наладившим эту связь, был местный уроженец – Нестор Лакоба [947].

Низкорослый и глухой Лакоба с тонкими чертами лица и подстриженными усиками отличался изяществом манер. Он не стучал кулаком по столу и не выкрикивал ругательства, подобно его вспыльчивому другу Орджоникидзе. В то время как власть большевиков в регионах, населенных грузинами, порой явно шаталась – в 1920-е годы там разразилось массовое восстание, – в Абхазии она казалась прочной. Лакоба завоевал широкую популярность благодаря традиционному покровительству (выражавшемуся в раздаче квартир, дач, дефицитных товаров), а также вниманию к простым людям. Он внедрял социальную гармонию, сглаживая гипотетическое социальное расслоение крестьянства, и сумел притормозить коллективизацию цитрусовых и табачных плантаций и даже избежать раскулачивания, что было вещью неслыханной. Лакоба опирался отнюдь не на партию, что делало его едва ли не уникальной фигурой среди местных партийных боссов. Абхазская коммунистическая партия являлась всего лишь местной организацией грузинской партии, но Советское государство имело федеративную структуру, а Лакоба в 1920-е годы занимал должность председателя абхазского правительства (Совнаркома), а после 1930 года был председателем ЦИКа Абхазского совета