Царь колебался. Он приказал составить проект манифеста об учреждении чисто совещательной Думы [382]. Судя по всему, он также предложил своему дяде, великому князю Николаю, взять на себя диктаторские полномочия и установить в стране военную диктатуру, на что последний ответил, что армия обескровлена войной на Дальнем Востоке и что если царь не согласится на выполнение предложенной Витте программы политических уступок, он, великий князь, застрелится [383]. 17 октября Николай II, осенив себя крестом, неохотно подписал обнародованный на следующий день Манифест об усовершенствовании государственного порядка, «дарующий» стране – как это называлось на языке самодержавия – гражданские свободы, а также двухпалатный законодательный орган. Его нижней палатой становилась Государственная дума, уже не являвшаяся «совещательным» органом, как первоначально предлагалось еще в феврале, и состоявшая из «выборных от народа»; хотя избирательное право предоставлялось очень узкому слою населения – более узкому, чем тот, который получил право голоса от абсолютистской Испании в ее городах Нового Света в 1680 году – тем не менее Дума имела законодательные полномочия. Право голоса предоставлялось всему мужскому населению страны в возрасте от двадцати пяти лет, за исключением солдат и офицеров, однако выборы осуществлялись посредством четырех коллегий выборщиков и голоса крестьян-общинников имели больший вес, чем голоса крестьян-одиночек [384]. В то же время верхней палатой законодательного органа становился российский Государственный совет – доселе главным образом церемониально-совещательный орган, состоявший из представителей элит, изображенных в 1903 году Ильей Репиным на огромной картине. Предполагалось, что консервативная верхняя палата станет умерять чрезмерно радикальные порывы Думы. Половину членов нового Государственного совета по-прежнему назначал царь из числа бывших министров, генерал-губернаторов, послов – то есть «почтенных старцев, седовласых или лысых, испещренных морщинами и нередко сгорбленных от старости, облаченных в мундиры, украшенные всеми их наградами», как описывал их один осведомленный свидетель. Другую половину выбирал ряд организаций: православная церковь, провинциальные собрания, биржа, Академия наук. При этом в США Семнадцатая поправка, предусматривающая прямые выборы сенаторов, была принята в 1911 году, а в Великобритании членство в палате лордов являлось наследственным [385].

Помимо этого, царь пошел и на куда менее драматичную, но не менее логичную уступку, впервые в истории страны создав единое правительство во главе с премьер-министром. Поручение обосновать потребность в кабинете министров и продумать его структуру получил заместитель министра внутренних дел Сергей Крыжановский, выступавший с критикой «разобщенности» российских министерств и их братоубийственной розни. Он предупреждал, что Дума – как и созванные в 1789 году во Франции Генеральные Штаты – станет влиятельным форумом. Чтобы совладать с законодательной властью, правительству следовало быть сильным и единым, если монархия не хотела для себя таких же последствий, как во Франции. Но министры призывали к созданию сильного правительства не только ради предполагаемой потребности обуздывать законодателей. Витте стремился воспроизвести в России прусскую модель, в рамках которой министр-президент имел полномочия – которыми так успешно пользовался Бисмарк, – контролировать все контакты между отдельными министрами и монархом [386].

Может показаться, что сильный кабинет, работу которого координирует премьер-министр, – очевидный обязательный атрибут любого современного государства, но в глобальном плане этот институт сложился относительно недавно. В Великобритании должность премьер-министра своим незапланированным появлением обязана тому, что король Георг I (правил в 1714–1727 годах) из Брауншвейгского дома, царствовавшего в германском государстве Ганновер, не говорил по-английски (он проводил в Ганновере не менее чем по полгода), поэтому ответственность за председательство на заседаниях кабинета министров была возложена на лицо, занимавшее новоучрежденную должность премьер-, то есть первого, министра, и эта ситуация впоследствии была институционализована. Пруссия поэтапно получила должность министра-президента – аналог премьер-министра – и кабинет министров в 1849–1852 годах, что представляло собой импровизированную меру в ответ на неожиданное учреждение законодательного собрания в 1848 году