Еще одним источником вдохновения стали для него сомнения в отношении социалистического истеблишмента. В знак солидарности с Ладо Кецховели, который иногда скрывался по ночам в обсерватории, Джугашвили стал косо смотреть на журнал «Квали», издававшийся Жорданией. В качестве легального издания «Квали» подлежал цензуре и был вынужден проявлять сдержанность, предлагая читателям «выхолощенный марксизм», что было нестерпимо для молодых радикалов. По мнению Кецховели и Джугашвили, фельетоны «Квали» «ничем не помогали» истинным рабочим. Ладо мечтал выпускать свой собственный нелегальный журнал и привлекал к сотрудничеству все больше молодых пропагандистов, подобных Джугашвили [194]. Жордания и его сторонники выступали против нелегального журнала, опасаясь того, что он подставит под удар и их легальный журнал. Когда Джугашвили написал статью, в которой критиковал «Квали» за его явную покорность и бездействие, Жордания и редакторы журнала отказались ее печатать. До Джибладзе и Жордании дошли слухи, что Джугашвили у них за спиной ведет агитацию против «Квали» [195]. Но вне зависимости от личной неприязни, на кону стояли реальные тактические разногласия: будущий Сталин в унисон с Ладо требовал, чтобы марксистское движение перешло от просветительской работы к активным действиям. Ладо подал пример, 1 января 1900 года организовав забастовку кучеров городской конки. Кучера зарабатывали за тринадцатичасовой рабочий день по 90 копеек, причем часть этой суммы отбиралась у них в виде сомнительных «штрафов». Их отказ работать ненадолго вызвал паралич в столице и привел к повышению окладов. Тем самым рабочие продемонстрировали свою силу. Однако, как отмечали Жордания и Джибладзе, имелся здесь и риск. Один из служащих конки донес на Ладо и тот в середине января 1900 года едва ускользнул от тифлисских жандармов, сбежав в Баку [196]. В том же месяце Джугашвили был впервые арестован. Несколькими неделями ранее ему как раз исполнился 21 год, что означало совершеннолетие.
Формально его обвиняли в том, что его отец Бесо не уплатил положенных налогов в Диди-Лило, селе, которое Бесо покинул более тридцати лет назад, однако по бумагам продолжая числиться его жителем. Джугашвили оказался в камере Метехской тюрьмы – стоявшей на утесе, мимо которого он проходил в 11-летнем возрасте по пути на фабрику Адельханова, где работал вместе с отцом. Судя по всему, Михо Давиташвили и прочие друзья собрали деньги и выплатили за Бесо его недоимку, после чего Джугашвили вышел на свободу. Из Гори приехала Кеке, настояв на том, чтобы какое-то время пожить вместе с ним в его комнате в обсерватории, – и тем самым поставила его в неудобное положение. Она «жила в постоянном волнении за сына, – вспоминала их соседка и дальняя родственница (Мария Китиашвили). – Я хорошо помню, как она приходила к нам и плакала о своем дорогом Сосо: где-то он сейчас, не забрали ли его жандармы» [197]. Вскоре полиция установит слежку уже за самой Кеке и будет время от времени вызывать ее на допросы. Остается неясным, почему жандармы не арестовали Бесо, который жил в Тифлисе (Иосиф время от времени получал от отца сапоги кустарного изготовления)