.) Джугашвили мог бы быть исключен вместе со многими другими семинаристами. Но то, что его исключили отдельно, возможно, объясняется местью со стороны Абашидзе. Так или иначе, остается тот факт, что неявка Джугашвили на экзамены так и не получила никакого объяснения и что он, судя по всему, не подавал прошения о повторной сдаче экзаменов. Возможно, ключ к разгадке может дать то обстоятельство, что в год исключения Джугашвили из семинарии он предположительно стал отцом маленькой девочки – Прасковьи (Паши) Георгиевны Михайловской, которая очень сильно походила на него во взрослом возрасте [184]. Кружок семинаристов во главе с Джугашвили для своих тайных встреч снимал лачугу в Тифлисе, у подножья священной горы Мтацминда, но молодые люди могли использовать ее и для свиданий [185]. Впоследствии Сталин сохранил полученное им письмо с подтверждением его отцовства в своем архиве. Если принимать всерьез это косвенное свидетельство, оно может объяснить, почему Джугашвили лишился государственной стипендии и не подавал прошения о повторной сдаче экзаменов или о возобновлении выплаты стипендии [186].

Но биографы отмечают и другие странности. После исключения из семинарии Джугашвили остался должен государству более 600 рублей – что представляло собой фантастическую сумму – за то, что не стал священником и вообще не получил никакой должности в структуре православной церкви, не пожелав идти даже в учителя. Ректорат отправил ему письмо с предложением стать учителем в церковно-приходской школе, но Джугашвили отказался; тем не менее семинария, судя по всему, не обратилась к светским властям, чтобы заставить его выполнить свои финансовые обязательства [187]. Более того, в октябре 1899 года, не выплатив свой долг, Джугашвили затребовал в семинарии и получил официальный документ об окончании четырех классов в семинарии (поскольку пятого он не закончил). При этом в табели у исключенного семинариста стояла пятерка за поведение [188]. Возможно, все эти странности, которые в обычных условиях заставили бы заподозрить, что дело не обошлось без взятки, и не имели никакого значения. При всем вышесказанном не исключено, что будущий Сталин просто перерос семинарию, будучи на два года старше одноклассников и успев с головой уйти в революционную деятельность под руководством Ладо. Джугашвили не собирался идти в священники и в то же время вряд ли бы получил в семинарии рекомендацию продолжить обучение в университете. Исключение из семинарии, как якобы признавался Джугашвили одному из своих соучеников, стало для него «ударом», но даже если так, он не боролся за право остаться [189].

Джугашвили, по-прежнему погруженный в книги, все больше и больше представлял себя в роли учителя. Лето 1899 года он снова провел не в Гори, а в селе Цроми, со своим приятелем Михо Давиташвили, сыном священника. Их навещал Ладо Кецховели. Полиция обыскала дом Давиташвили, но, по-видимому, семья была предупреждена и обыск ничего не дал. Тем не менее Михо принадлежал к большой группе семинаристов, в сентябре 1899 года не ставших продолжать занятия в семинарии «по собственному желанию» [190]. Джугашвили пригласил многих ребят, исключенных вслед за ним из семинарии, в возглавлявшийся им кружок самообразования [191]. Кроме того, он продолжал встречаться с рабочими и читать им лекции. Затем, в декабре 1899 года, вскоре после получения из семинарии официального документа об окончании четырех курсов – который, возможно, понадобился ему для поступления на работу, – Джугашвили устроился на оплачиваемую должность в Тифлисскую метеорологическую обсерваторию, являвшуюся государственным учреждением. Это было большой удачей, но свою роль здесь сыграла и его связь с семейством Кецховели: Вано Кецховели, младший брат Ладо, работал в обсерватории, а Джугашвили поселился у Вано уже в октябре 1899 года; чуть погодя удачно вышло так, что уволился один из сотрудников обсерватории