Обычным делом стали увольнения по причине «неблагонадежности», что не шло на пользу учебному процессу в семинарии. В ответ на этот деспотизм тифлисские семинаристы – в большинстве своем сыновья православных священников – начали (в 1870-е годы) выпускать нелегальные бюллетени и создавать тайные дискуссионные «кружки». В 1884 году член одного из таких кружков тифлисских семинаристов, Сильвестр (Сильва) Джибладзе (возглавивший бунт еще в младшей семинарии), ударил русского ректора по лицу за то, что тот назвал грузинский «языком для собак». Как было прекрасно известно мальчикам, Грузинское царство перешло в христианство за пятьсот лет до русских и за сто с лишним лет до римлян. Джибладзе был на три года сослан в солдаты. Затем в 1886 году еще один исключенный семинарист убил ректора семинарии кинжалом – известие об этом разнеслось по всей империи [125]. Было исключено более шестидесяти семинаристов. «Кое-кто доходил до того, что оправдывал убийцу, – докладывал грузинский экзарх петербургскому Священному синоду. – В душе его одобряли все» [126]. К 1890-м годам семинаристы начали устраивать забастовки. В ноябре 1893 года они объявили бойкот занятий, потребовав улучшить питание (особенно во время Великого поста), отменить суровый надзор, учредить в семинарии отделение грузинского языка и предоставить им право петь псалмы на грузинском [127]. Русифицирующееся духовенство в ответ на это исключило 87 учащихся – в том числе 17-летнего вождя бастующих Ладо Кецховели – и в декабре 1893 года закрыло семинарию [128]. Она вновь открылась осенью 1894 года, имея в своем составе два первых класса – 1893 и 1894 годы набора; в последнем учился Иосиф Джугашвили.

К тому моменту, когда будущий Сталин поступил в семинарию, там еще сохранялись суровые дисциплинарные меры, но в качестве уступки были возвращены уроки грузинской литературы и истории. Летом 1895 года, после первого года занятий, Джугашвили, которому было шестнадцать с половиной лет, не получив в семинарии разрешения, лично отнес свои стихи, написанные на грузинском, издателю-дворянину Илье Чавчавадзе. Редактор издававшейся Чавчавадзе газеты «Иверия» (под таким названием известна Восточная Грузия) опубликовал пять стихотворений Джугашвили, подписавшего их широко распространенным уменьшительным грузинским вариантом имени Иосиф, Сосело [129]. В одном из этих стихов насилие (в природе и в человеке) противопоставлялось кротости, свойственной птицам и музыке; в другом изображался странствующий поэт, отравленный соотечественниками. Еще одно стихотворение было написано к 50-летию грузинского князя Рафаэла Эристави, любимого поэта молодого Сталина [130]. Как впоследствии говорил диктатор, стихи Эристави были «красивыми, эмоциональными и музыкальными», и добавлял к этому, что князя по праву называли грузинским соловьем – о роли которого, возможно, мечтал сам Джугашвили. Героем страстного шестого стихотворения Джугашвили, «Старый Ниника», изданного в 1896 году в «Квали» («Борозда»), журнале еще одного Церетели, Георгия (г. р. 1842), является мудрый герой, повествующий о прошлом своим внукам. Словом, и Джугашвили был подхвачен эмоциональной волной грузинского пробуждения конца века.

Дух времени, так подействовавший на молодого Джугашвили, хорошо выражен в стихотворении «Сулико» (1895), или «Душенька», об утраченной любви и утраченном национальном духе. Эти стихи, написанные Акакием Церетели, одним из основателей Общества по распространению грамотности, были положены на музыку и стали популярной песней: