Сталин и репрессии 1934-1939 годов, или Про жизнь и приключения Ивана Денисовича в стране Архипелага Владимир Солодихин

Вопрос о Большом терроре, пик которого пришелся на 1937-1938 годы, обычно вызывает бесконечные споры, раздоры и скандалы в современном российском обществе.

Часть населения при имени Сталина сразу вспоминает про репрессии и со страшной силой обрушивается на бывшего вождя с обвинениями, проклятиями и жуткими угрозам.

Другая часть общества, наоборот, считает репрессии полезным инструментом для избавления общества от предателей перед Великой Отечественной войной.

Третья часть не отрицает репрессии, но считает, что Сталина подставили другие руководители (тут спектр велик от Берии до Хрущева), а сам вождь ничего не знал.

Четвертая часть вообще отрицают массовость репрессий и стоит на той точке зрения, что сажали тогда даже меньше людей, чем в современной России.

Среди писателей и иной творческой интеллигенции тоже царит разброд и шатания.

Прозападные писатели (их лагерь посмертно возглавляет легендарный Александр Солженицын) нагоняют всяческую жуть, во множество раз преувеличивая количество жертв.

Патриотическая часть авторов литературы, наоборот, склонная возвеличивать Сталина, в том числе за его прозорливость в деле истребления врагов народа.

Более-менее нейтральные «инженеры душ» вообще уходят от этой темы, чтобы не возбуждать к себе ненависти той или другой части общества.

Автор не будет уходить от этой сложной темы и постарается в меру своих сил рассказать о том, как все было на самом деле.

А было это так…

В январе 1934 года Сталин посчитал, что после нужных и даже необходимых в период массовой коллективизации репрессий, страна нуждается в смягчении политического климата.

Волевым решением он прекратил репрессивную политику в отношении кулаков, старых имущих классов, вечно ворчащей интеллигенции и бывших партийных оппозиционеров.

В феврале 1934 года было ликвидировано ОГПУ, которое занималась политическим сыском. Вместо него был создан Наркомат внутренних дел СССР. Важным отличием нового наркомата от его предшественника была направленность на борьбу с уголовной преступностью, а не инакомыслием.

Одновременно Сталин резко усиливал роль прокуратуры и суда, которые должны были контролировать следствие и не допускать фабрикацию дел.

Не остановившись на этом, в сентябре 1934 года Сталин создал комиссию Политбюро для расследования жалоб по делам о вредительстве и шпионаже. Он дал директивы комиссии освободить невиновных и строго наказать работников правоохранительных органов, виновных в фабрикации дел.

Одним из примеров пересмотра судебных дел в 1934 году, стало дело А.И. Селявкина.

Селявкин был руководителем среднего звена Наркомата тяжелой промышленности СССР. В начале тридцатых годов его арестовали и осудили на 10 лет за продажу секретных военных документов. В 1934 году он написал жалобу Сталину, что подписал ложные признания под диктовку следователя из-за систематических избиений и угроз расстрела.

Сталин отреагировал на жалобу немедленно. В июне 1934 года Политбюро отменило приговор Селявкину и наказало его гонителей.

Дальнейшая судьба Селявкина сложилась удачно. Он геройски воевал в Великую Отечественную войну, закончил ее в звании полковника, а в 1981 году выпустил любопытную книгу мемуаров «В трех войнах на броневиках и танках».

Результатом смягчения политики Сталина стало резкое снижение количества политических дел. Из тюрем, лагерей и ссылок стали массово возвращаться осужденные по политическим статьям.

Однако сталинской политике умиротворения помешал выстрел в Ленинграде.

01 декабря 1934 года в коридоре Смольного на пути к собственному кабинету был убит руководитель Ленинграда и лучший друг Сталина Сергей Миронович Киров. Убийцей оказался член партии и в прошлом партийный функционер Леонид Николаев.

Остановимся на этой фигуре подробнее, поскольку она сыграла важную роль в истории СССР.

Николаев родился в 1904 году в Петербурге в рабочей семье. Его отец умер вскоре после рождения сына. Леонида вместе с двумя его сестрами и маленьким братом тянула на себе мать, которая всю свою сознательную жизнь проработала уборщицей в трамвайном парке.

Революцию Николаев встретил восторженно, ожидая от нее перемены к лучшему в своей беспросветной судьбе. Происхождение у него было пролетарское, грамоту он знал, так что мог вполне рассчитывать на хорошую карьеру при новой власти.

Поначалу для него все складывалось удачно. Николаев вступил в комсомол и сразу пошел по номенклатурной линии: работал на ответственных должностях в Выборгском райкоме ВЛКСМ, был секретарём комсомольских организаций на заводах «Красная заря» и «Арсенал», а затем заведующим отделом Лужского уездного комитета ВЛКСМ.

В 1923 году вступил в партию.

В 1924 году шумно отметил в ресторане свое двадцатилетие.

– Ты блестяще начал свою жизнь, Николаев! – хвалили его приглашенные гости. – Тебе всего двадцать лет, а ты уже большой комсомольский начальник. Какие планы на будущее, Леонид?

– Я надеюсь, что в ближайшее время меня заберут на работу в Ленинградский обком партии! – скромно отвечал Николаев. – Лет через пять планирую стать там начальником отдела. В тридцать лет планирую переехать в Москву в аппарат Центрального комитета партии. Дальше загадывать не буду, но не удивлюсь, если в году так в 1945-ом вы увидите меня на трибуне Мавзолея, а немного позже в самом Мавзолее.

Увы, но светлым мечтам его молодости не суждено было сбыться.

Его часто переводили с одной должности на другую, но либо по горизонтали, либо вниз по карьерной лестнице. В конце концов, в 1933 году он докатился до рядового сотрудника института истории партии, которая была научной синекурой для отставных работников из партаппарата.

Николаев поначалу страшно возмущался и расстраивался, но нечеловеческим усилием воли взял себя в руки и приготовился с честью нести этот крест.

– Эх! Не о том я, конечно, мечтал в юности! – думал он про себя. – Мне светит тридцатник, а я не только не стал большим начальником, а вообще задвинут на научный фронт. Что ж! Придётся смириться с этой участью! Утешаю себя тем, что даже в таком положении, есть свои плюсы. Самый главный из них, что теперь делать ничего не надо. Сиди себе целый день в уютном кабинете и плюй в потолок.

Однако, как вскоре выяснилось, в научной среде были свои законы.

В институте действительно ничего не надо было делать, но при этом обязательно нужно было эмитировать бурную деятельность, плести интриги, лизать известное место начальству и драть глотку на собраниях. Все это вместе называлось «соответствовать должности».

Николаев должности не соответствовал. Он скромно сидел в своем кабинете, почти ни с кем не общался, а на собраниях, где без него хватало крикунов, тихонько посапывал в заднем ряду.

В апреле 1934 года на очередном собрании, когда Николаев прикорнул в уголке, директор института Отто Лидак объявил, что в повестке дня стоит вопрос о переводе одного из сотрудников института на «ответственную работу» в Сибирь.

– Товарищи! Друзья! В наш институт пришло письмо от сибирских товарищей с просьбой о помощи! – хитро поглядывая через линзы очков, сообщил директор. – В Сибири не справляются с работой по контролю над железнодорожным транспортом. Надеюсь, что мне не нужно вам объяснять, что такое железная дорога в наше время. Это перевозки людей, оборудования, зерна и так далее. Если говорить фигурально, железнодорожные перевозки можно назвать венами, по которым течет кровь организма нашей страны. Между тем, Сибирь огромная, а работа транспорта далека от идеала. Не побоюсь громких слов. Скажу вам, как коммунист коммунистам. Сибирский железнодорожный транспорт просто задыхается от недостатка опытных управленческих кадров, которые могут этот самый транспорт контролировать. Не буду растекаться дальше по древу, а скажу прямо: требуется отправить одного из наших сотрудников на выручку сибирским товарищам!

– Я бы съездил в командировку от семьи отдохнуть! – заинтересовался один из ученых. – В гостинице номер «люкс» оплатите?

– Вы не поняли, товарищ. В Сибири нужен работник на постоянной основе. Оформим переводом.

На лицах сотрудников института появилась тревога.

– Добровольцы есть? – директор обвел взглядом ученых.

Все угрюмо молчали, уставившись взглядом в пол.

– Мы вообще-то специалисты по истории партии! – проворчал кто-то из зала.

– Не было печали, черти накачали!

– Я – доктор исторических наук! – прошипели из темного угла.

– Вижу, что придется закрыть вопрос моим волевым решением! – неумолимо продолжил директор. – Я сегодня целый день думал над этой проблемой и решил, что более достойной кандидатуры, чем Леонид Николаев у нас нет.

По залу пронесся вздох облегчения (сам Николаев крепко спал). У сотрудников института что называется «отлегло от сердца».

– Убежден, что он справится! – продолжил директор. – Верю, что он именно тот, кто сейчас нужен в Сибири!

Раздался гром аплодисментов.

Николаев проснулся от шума и, ничего не подозревая, присоединился к общему хору.

– Товарищ Николаев! – обратился к нему директор. – Я искренне желаю тебе удачи на новом месте работы. Уверен, что выражу общее мнение всех сотрудников института, что ты навсегда останешься в наших сердцах!