– Господи! Ох, беда-беда! – вскрикнула Нера и очнулась. – Уже светает! Ох, беда, опоздала я!

Поскорее взяла приготовленное и поспешила на кладбище.

Нера быстро добралась до кладбища; торопилась, никуда не оглядывалась.

Зашла на церковный двор и поспешила прямо к могилке своего Раде; чтобы раненько его проведать. После пойдёт в церковь помянуть его.

Пала на могилу и стал причитать, да так жалостно, что и камень бы разжалобила. Долго бедняжка плакала, потом медленно поднялась и огляделась… а на кладбище никого! «Надо же, никого нет! – подумала она невольно. – Неужто не родительский день ещё?»

И действительно, был ещё не день, просто лунный свет пробивался сквозь тонкие бледные облака, и светло было почти как днём.

Несчастная мать вся содрогнулсь. Одна в такое-то время – ночью – на кладбище! Ей всё не верится. Повернулась потихоньку и пошла к церкви; может, в церкви уже люди собрались. Подошла – нет, закрыта церковь! Тишина, глухо всё.

У Неры мурашки по спине побежали.

Она потихоньку пошла через церковный двор. Двор ей тоже показался каким-то необычным. Смотрит, а в ворота как раз заходит процессия, несут кого-то хоронить. Присмотрелась – и точно похороны. Впереди школяры с подсвечниками, за ними священники в рясах, за ними носилки, покрытые чёрной тканью, за ними люди… Женщины, мужчины, не сосчитать. До её ушей донёсся невнятный гул; как будто поют печальное «Святый Боже»… Она отошла немного в сторону и пропускает их. Присмотрелась – попы незнакомые, школяры незнакомые, мужчины, женщины… Никого не знает, сплошь чужие, странные лица!

Неру как горячим ветром обдало, всю бросило в пот, и в ушах зашумело.

Бросилась она к воротам, а у неё ноги подкашиваются. Только она собиралась уйти, как перед ней появился какой-то старец, борода у него белая, до пояса, и говорит приглушённым, едва слышным голосом: «Стой!» Она невольно остановилась. «Знаю, – говорит старец, – что такое материнская тоска по единственному ребёнку. Но и чрезмерная тоска неугодна Господу. Утешься и иди… Как будешь на поперечной улице – иди осторожно! Моя старуха там спит; легла сердитая…» И старик исчез.

У Неры прямо голова кругом пошла, того гляди в обморок упадёт. Собрала последние силы и со всех ног поспешила дальше. Вышла на поперечную улицу: и правда, какая-то старуха, вся в белом, спит посреди дороги. Нера задрожала, прокралась мимо на цыпочках, почти не дыша, и, не разбирая дороги, побежала домой.

Как пришла – пала плашмя на постель.

Долго Нера болела, мучилась в лихорадке. Никто и не надеялся, что выживет.

Еле-еле она выздоровела и малость оправилась, но с тех пор так и осталась не в себе.

В стародавние времена, когда жители Зарожья сыпали орехи на чердак вилами, когда поили ивы и сеяли соль, когда шли отрядами в гору и резали там себе зубочистки, когда растягивали балку для моста, прыгали в поярок[21], таскали в дом дневной свет пригоршнями и тому подобное… Была у Живана Душмана, старосты в Овчине, красавица-дочь. Некоторые уже и свататься начали; но Живан о том и слышать не хочет. С одними, говорят, даже подрался… Кто его знает, может, и наврали!

Как бы там ни было, только с некоторых пор стал Живан много ворчать на дочь. Он, правда, и на остальных домочадцев кричит, но никого так не допекает, как её.

Как-то утром, она уже выгнала овец, чтобы повести их на пастбище, а тут Живан выскочил из дома и разорался:

– Эй, слышишь там, Радойка!

– Слышу, папа! – отвечает она спокойно, а сама вся обмерла.

– Ещё раз тебя увижу с овцами у той рощи, домой можешь не возвращаться!.. Что ты туда ходишь? Что, на других холмах пастбищ нет?