Теперь этот добрый и приятный доктор показался бедной матери чернее и страшнее чёрта. Она закрыла лицо руками и глухо застонала…

Уже пропели третьи петухи. Звезда Денница высоко поднялась – почти светает. Маленький Раде весь измучился. Бедняжка Нера всё его устраивает поудобнее, чтобы он хоть немного успокоился. Наконец взяла его на руки. Раде пришёл в себя и говорит:

– Мамочка, милая, я сейчас уйду. Вон папа, видишь?

У Неры так слёзы и потекли.

– Видишь эту звезду, мама? – говорит малыш и показывает пальчиком, а палец уже жёлтый, как восковой. – Я туда пойду… но это далеко!

– А как же мама, солнышко? – еле выговорила Нера.

– Не плачь, мамочка, милая! – утешает её Раде так рассудительно, так разумно, что впору сильнее плакать. – Туда всё равно придётся однажды уйти. Я помолюсь доброму Богу, чтобы он хранил тебя… – Тут Раде её обнял и прильнул к ней, – Папочка зовёт меня!.. Я сейчас, папочка, сейчас! – говорит Раде всё тише и тише; а ручки уже холодные как лёд.

Бедная мать положила его обратно на кровать. Он снова протянул к ней ручки; головка склонилась на грудь, а на губах расплылась слабая улыбка…

Через несколько мгновений загорелась свеча маленького покойника, смешивая свой свет с рассветным. А печальный голос скорбящей матери завёл ещё более печальную песню…

Нет в мире скорби сильнее материнской.

Осиротевшая Нера – как одинокий камень.

Приходят к ней добрые женщины; разговаривают с ней, утешают. Но нет никого, кто бы смог утешить горе скорбящей матери.

Весь долгий день сидит как каменная; ни словечка не скажет. Словно бы ничего не слышит, никого не видит.

С восходом солнца, а бывает и до солнца, она уже на кладбище. Падает на могилу своего Раде с такой тоской, будто и сама хотела бы туда лечь. Только тут немота с неё сходит; причитает, скулит, как щенок. Даже самые жестокосердные люди, проходя, отворачиваются, слезу утирают.

Там она воет, пока не выбьется из сил и голос не сорвёт, и возвращается потихоньку домой, неслышно, как тень. По дороге раздаёт беднякам поминальные угощения за упокой души.

Дело было накануне Родительской субботы.

Целый день бедная Нера готовила поминки своему Раде. Пусть ещё с вечера будет готово; завтра ей рано на кладбище; там будет много людей. Всю эту печальную ношу она положила на стол в комнате, на тот самый, вокруг которого так странно бегал маленький Раде.

Ночь уже давно наступила. Тихая ночь – ни ветерка; только иногда луна проглядывает сквозь тонкие бледные облака. Свечи перед иконой давно погасли. Комната ярко освещена лунным светом. Облаками всё сильнее затягивает, но они бледные, тонкие, так что всё видно.

Бедняжка Нера, прямо так, одетая и готовая, присела на край кровати. Усталость её одолела; а она всё смотрит. Можно сказать, как будто проснулась… Видит своего Раде, как он играет, подлетает к ней, ласкается, обнимает её, весёлый, улыбается ей. Она его поднимает на колени, целует, гладит по чёрным, как грачиное перо, нежным волосёнкам… Видит его больного-пребольного; приносит ему лакомства, ищет лекарство, приводит врача, лечит его – пытается вырвать его у смерти. Но всё напрасно… В конце концов провожает она его с грустным «Святый Боже» в новый вечный дом. О, как тёмен этот ужасный дом!.. Глаза её наполняются слезами. Она больше ничего не видит. Густая, тяжкая тьма её окутала. Еле дышит. Неизвестно сколько это продолжалось… И вдруг видит красивую полянку, всю поросшую цветами, а на ней столько ребятишек, не счесть! И все красивые, боже, как цыплятки, весёлые, как бабочки. Её Раде стоит в сторонке, опустил голову, ссутулился… «Что такое, сыночек, милый?» – она его спрашивает. «Где ты, мама? – отвечает Раде, а в глазах у него блестят слёзы. – Ты же видишь, все мамы навестили своих детей, а тебя всё нет!..»