Ладно, допустим, я по неизвестной причине впал в летаргию и теперь блуждаю, запертый в собственном сознании. Что дальше? Сесть на воображаемом коврике и скрестить воображаемые ноги?

Версия вторая: все происходит на самом деле, все реально, а значит непредсказуемо и опасно».

Хоть так, хоть этак – он попал в фантастический переплет, суливший потрясения, крах привычной жизни и множество неприятностей, которые воображение живо нарисовало в самых мрачных тонах. Ум покрывала рябь как расстроенный телевизор. «Экхарта Толле22 бы сюда, посоветоваться, найти себя в настоящем…».

С другой стороны, если подумать отвлеченно, свалившаяся на голову небывальщина представляет громадный научный интерес. Да кто еще, скажите вы мне, проделывал в жизни такой финт, как всамделишнее путешествие во времени?! (Может, впрочем, проделывал, только нам это неизвестно.)

Глубоко в сознании у Ильи дернулся червячок научного поиска, давно считавшийся мертвым, запертым на дне бутылки с текилой. Всплыла даже некая сцена из «Би-би-си», в которой настырный фотон силился лететь назад в прошлое, но ему мешали какие-то пузыри, от которых веяло безнадегой. Илья еще подумал тогда, что лететь сквозь них – все равно, что муравью продираться сквозь мыльную пену – совершенно не вариант. Одного такого муравья теперь он знал лично: это был он сам – прошу жаловать и не обделить любовью.

Но абстрактные интересы скоро были оттеснены ощущением житейской напасти, из которой надо выпутываться. В этой умственной борьбе поначалу победил страх, так что первым делом он решил сказаться больным и пробюллютенить до выяснения, больше разузнать, потянуть, сколько можно, время. Еще эта зудящая надежда, что все как-нибудь само по себе уладится, и он – ровесник XXVII съезда КПСС23 – окажется не сегодня завтра в привычном эпизоде истории и продолжит семенить к собственному, природой отведенному концу в веке двадцать первом, как изначально рассчитывал24.

Однако, вспомнив кое-что на счет отношения в Советском Союзе к «тунеядцам», решил не испытывать судьбу. Перед внутренним взором предстало черно-белое фото: молодой человек в авангарде зала суда сидит, сжав губы и склонив голову, а немолодая гражданка, не к нему, видимо, обращаясь, говорит, говорит, глаголет25… «Я входил вместо дикого зверя в клетку, выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке…»26 – страшно, граждане! Не хватало еще, чтобы кто-то из соседей «настучал», что, мол, завелся тут за стеной асоциальный барчук-интеллигент, ломает комедию, уклоняется, занимает напрасно площадь. Читали, слышали, знаем.

Пока Варенька сочиняла завтрак и за дверью вроде бы не топтались, Илья ободрил легкие кислородом и шагнул из укрытия – тут же нос к носу столкнувшись с невысокой скуластой женщиной с цепким взглядом.

Морошка Кааповна, в лице и угловатой фигуре которой сквозило что-то мрачное как закат над чухонскими болотами, смотрела на него из полутьмы коридора пристально-безразличным взглядом, как смотрели ее пращуры на оленя, замахиваясь копьем. А затем безмолвно удалилась, проигнорировав сдавленное «здрассьте» Ильи. Пол под ней по какой-то причине не скрипел.

– Тьфу ты! Тень отца Гамлета! – выругался он, идя к ванной. От раздражения ему стало легче.

«Демонстрируй уверенность. Веди себя как король – и будешь принят как король27. Легко сказать…».

Ему все казалось, что кто-то следит за ним. Так и есть: в конце коридора с плаката на него зыркал давешний усач в фуражке, требуя поверить в светлое будущее, осиянное мировым коммунизмом, – немедленно, полной грудью. Хлебопашцы и скотницы солидарно щерились, грозя серпами и вилами, если Илья вдруг оплошает и не уверует.