Идея эта придала ему смелости, и он встал – необыкновенно легко, будто мышцы не рассохлись за век – и прошелся кругом по комнате, до поры решив ничего не трогать. Хотел посмотреть в окно, где, слышимо ему, на улице что-то происходило, но подоконник оказался на уровне бровей и выглянуть за него не вышло.

Еще походив туда-сюда, разглядывая исполинскую мебель и необычную обстановку, он встал перед мутным зеркалом и долго смотрел в него, пока не осознал три удивительных вещи: что не зеркало велико, а он мал; и лет ему не больше шести-семи; и дом этот, давно забытый на вид, запахом давал ему знать, что это дом его родителей на Подоле19, откуда он бегал смотреть на пристань, потерялся, был найден перепуганной матерью, получив за тем отменных размеров взбучку, на месяц лишившись сладкого…

Из зеркала на Изотича смотрел круглолицый веснушчатый мальчишка в выбившейся из коротких штанов рубашке. Пшеничные локоны торчали будто солнечные лучи. Рука сама потянулась пригладить их.

За дверью вдруг скрипнула половица, и послышался женский голос, зовущий его к обеду.

Мальчик, стряхнув остатки чудного сна, в котором он был старик, схватил горн и выбежал из комнаты к матери, на ходу заправляя в штаны рубашку.

На улице тявкал пес и что-то беспокойно чирикало за окном, желая обустроить гнездо у водосточной трубы.

Квартира ожила. Кто-то непрерывно шастал по коридору, разговаривал, скрипел и хлопал дверями; в кухне позвякивала посуда; громко ссорились дети. В соседней комнате, где хрипела радиоточка, слышался топот в такт ее эскападам, на «раз-два» клацнули, встав на пол, гантели. Илья не сомневался, что это тот самый Матиас, или как его там – пожилой живчик с водянистым взглядом делает упражнения, настежь раскрыв окно – топ-топ, тук-тук… «Сто лет собрался прожить, лишенец…», – раздраженно подумал Илья и открыл глаза.

Он чувствовал себя мало сказать неуютно – ужасно, будто в гостях, напившись, заснул в гостиной, а проснувшись, обнаружил массу незнакомых людей, презрительно на него глядящих. Хотелось растянуть каждую секунду до бесконечности, чтобы не вставать и не выходить из комнаты, которая одна его защищала. Он цеплялся за какие-то оправдания, что, мол, не по своей воле тут оказался; убеждал себя, что на самом деле всем на него плевать, но все больше и больше волновался. Как ни здорово было найти друг друга в постели с Варенькой, с которой все было великолепно, но подкатывал новый день и день этот требовал срочных действий.

Он все выжидал, не решаясь встать, спрятавшись за дверью, под одеялом и за очками, и смотрел на окружающий мир – то перед собой в потолок, то на Вареньку, которая собиралась – выбегала из комнаты, возвращалась, хватала что-то из шкафа и прихорашивалась у зеркала, висевшего над фантазийным комодом-башенкой, хорошо знакомым Илье, продавшему его в «нулевых» корейскому пианисту за полторы тысячи «зеленых». Эта смесь знакомых и незнакомых вещей совершенно сбивала столку. Ко всему, Илье срочно требовалось в уборную.

Короче, ни при каких обстоятельствах невозможно было дальше лежать в постели.

Встав и подойдя к двери, он, словно готовясь к прыжку в ледяную воду, попытался сложить все в одну картину, но осторожно, по чуть-чуть, чтобы не разом впасть в панику. Вопросы вгрызались в темя без всякого результата. Входило то еще ведьмовское зелье, ни объяснить, ни хотя бы описать которое он не мог. Во взбаламученном рассудке боролись любопытство со страхом на фоне полной неразберихи. Глубокий вдох… выдох…

«Во-первых, самое главное – это все не сон. Не бывает таких снов! Слишком много яви, слишком долгий, подробный, цельный. Что-то там такое случалось у разных авторов? «Мост»