С каждым днём менялась Амелия, да так, что Анне стало страшно на неё смотреть: никакой надежды она уже не могла себе выдумать, а принять неизбежное не было сил. И вот однажды, увидев бездну впалых скул и глазниц, таких чужих, таких уже не похожих на родные, с Анной случился истерический припадок, и она больше не смогла себя заставить приходить. Подолгу запиралась в своей комнате наверху, без еды и воды, безуспешно пытаясь запылить реальность.

Родители Анны были безумно благодарны Бетти за помощь и прекрасно понимали, что именно она вытянула на несколько месяцев Амелию из лап смерти.

Как-то они подозвали её поближе и, плача, поблагодарили от всего сердца: протянули ценную, инкрустированную, позолоченную шкатулку (самое дорогое, что у них было) с пожеланием насобирать в неё доверху всего самого чистого и памятного в жизни, и чтоб Господь хранил её, как она охраняла Амелию. Свежим следующим утром Бетти выронила ложку из рук, увидев, что больная больше не дышит. Позвали Анну и Джека. Каждый проводил дух отошедшей как мог про себя тихими, тёплыми словами.

Артур стал сам не свой, потемнел взглядом – только и твердил, что хочет следом за любимой отправиться. Как известно, вселенная хорошо слышит просьбы, посланные с истинным чувством. Весной того же года они воссоединились на другом свете».

Бетти, окончив рассказ, некоторое время молча продолжала доделывать уборку, а затем удалилась, так и не выйдя из своей задумчивости.

Элли сидела как молнией пришибленная и не знала, хотела ли дальше взрослеть и погружаться в правду без прикрас. Но она хотя бы поняла трепетное отношение мамы к ложке с головой льва и частую просьбу к Бетти успокаивать её, «как умеешь только ты». Ещё сильнее захотелось пробраться в Руину, чтобы снова взглянуть на фотографии резко появившихся в жизни и также стремительно исчезнувших вновь бабушки с дедушкой, но уже новым, понимающим взглядом.

Она не винила мать за сокрытие таких событий, а только ещё больше посочувствовала и ей, и другим. Птичке люди начинали видеться теперь не как взрослые и недоступные, а как каждый со своими тайнами из юности, повлиявшими на всю их оставшуюся жизнь.

Элли глаз не сводила с Руины. Время стремительно шло к полудню, и сердце подсказывало: приближался нужный час. Сквозь старые шторы, пока не поменянные на свежие, она отчётливо видела силуэт Полин, явно начавшей быстро собираться к выходу. Ну а пока разные мысли привычно зароились в уме:

«Я и подумать не могла, что Бетти ещё и медицинская сестра, – есть ли вообще предел её умениям? Уважение моё к ней крепится всё сильнее. Какая-то особая связь – невидимая, но ощутимая – будто засочилась между нами: она помогала и моим бабушке с дедушкой, до самого конца не бросала руки Амелии, до самого конца отговаривала Артура не сдаваться, и папу в подобной же трагедии не оставила, маму утешала и утешает до сих пор – счёта нет её заслугам в нашей семье! Уютно становится от этого, сближает. Хочется невольно доверять ей, помочь по хозяйству или как-то ещё, но отплатить за бесценные услуги, дать немного отдыха и теплоты за самоотверженность и самообладание перед превратностями чужих судеб.

Узнав об Артуре и Амелии, в своём сердце я очутилась дома наконец. Теперь всё постепенно становится на свои места, все связываются в одну семью: и нежно-порывистая Липпи, от одних обедов которой тают даже самые замёрзшие далеко в глубине горести и обиды, не говоря уж о блеске и чистоте до самой макушки дома; мама и папа с их историей; молчаливый страж Бетти, всегда протягивающий руку поддержки; наивно-счастливая Лили (как хотелось считать Элли, чтобы не расстраиваться) в своём мире; непростой, диковинный мир, естественно, был и у Мари, от которой никто не отвернулся, и будущее, надеюсь, забрезжило сквозь непроглядные бури прошлого – все сейчас мне кажутся такими родными, но каждый – со своей трагедией».