Сука!

И нет, я себя не оправдывал. Я помнил, как меня на откате тошнило и выворачивало, когда пришло понимание всей жести содеянного. Когда картинка, кровавыми рваными пазлами окончательно сложилась в моей голове.

Когда ледяным водопадом на меня обрушились воспоминания, как именно я трахнул Золотову во второй раз. Другая бы орала от боли, а эта терпела, позволяя мне жадно вколачиваться в ее жар. Вот только кайфа я не почувствовал тогда. Кончил, но сам себе стал противен.

И ее ненавидел. И себя презирал.

Хрен его знает, сколько я тогда просидел на твердой казенной скамье. Время стерлось в одну уродливую кляксу, в которой я планомерно топился, на репите прокручивая все, во что вляпался. И не мог остановиться — кругами ада снова и снова заставлял себя задыхаться от кайфа, а после сходить с ума, поджариваясь в персональном чистилище.

Ебучие веселые качели!

А потом где-то вдалеке послышались торопливые и тяжелые шаги. И смутно-знакомый голос резанул острой бритвой по истерзанным нервам.

— Камеры отключить! Живо, блядь!

Понятно...

Усмехнулся. По мою душу прибыл Андрей Андреевич Золотов собственной персоной. Отыгрывать очередной акт марлезонского балета. И так оно и было.

Ключи лязгнули, отпирая дверь моей камеры. А затем почти животное рычание не оставило мне иллюзий о том, что меня обвинили в еще одном смертном грехе.

— Так ты, падла, еще и наркоман у нас, да, — жесткой хваткой меня дернули за куртку вверх, а затем первый мощный удар прилетел по морде.

Я даже не думал прикрываться. Просто смотрел в полное ярости лицо Золотова. А что тут еще скажешь?

«Не виноватый я! Она сама ко мне пришла!»

Смешно...

— Что ты с ней сделал, сука?

Еще один удар, теперь уже под дых, да такой мощный, что я едва внутренности не выплюнул.

— Что, я тебя спрашиваю? — и снова по лицу. Сильно! Так, что металлический привкус крови солью разился у меня во рту.

Но мне было лихо похуй. Я этой боли вообще не чувствовал, даже приветствовал ее. Потому что внутри творилось что-то страшное. Что терпеть было почти невыносимо.

— Отвечай! — орал Золотов, а я не знал, что сказать. Оправдываться я не собирался. Если Яна все-таки обвинила меня в изнасиловании, то флаг ей в руки.

И барабан на шею!

— Гандон штопаный! — еще один удар. Последний. И меня просто откинули от себя, как куль с костями.

Золотов отошел прочь, а я, вытирая кровь с разбитых губ, наконец-то заметил, что у нас был зритель — мой папаша. Он смотрел на меня так разочаровано. Будто бы не верил, что я мог быть его сыном.

— Забирай его на хуй отсюда, — хрипло просипел Золотов, — и предупреждаю на берегу, Паш: увижу твоего выродка рядом с моей дочерью еще раз и ему пиздец. Я ясно выразился?

Последние слова он просто проорал.

Отец кивнул и дал мне знак следовать за ним. Я же был в такой прострации, что передвигался и дышал чисто по инерции. Там за ребрами ничего не осталось кроме пустоты и ревущей боли. Хотелось лечь и сдохнуть, а приходилось куда-то идти и продолжать делать вид, что жизнь не поставили на паузу.

Где-то на периферии сознания вычленил из осуждающей речи отца, что я возвращаюсь в свой институт. Я не возражал, понимая совершенно четко, что все равно бы не вернулся туда, где каждый божий день приходилось бы сталкиваться с Золотовой и сходить с ума.

Лучше сразу застрелиться.

Что было дальше вспоминать страшно, ибо то была не жизнь даже, а гребаное существование. Я оборвал все связи с прошлым. Царенова и Летова вынес за скобки. Квартиру, в которой меня так эпично отымели во все щели, выставил на продажу.

Не осталось ничего — я планомерно вычистил все вокруг. Выбросил все, что мне могло напоминать о блондинистой змее, что превратила меня в ходячий труп.