Голос Биргера Хольмена вмиг задрожал от возмущения:

– Вы полагаете, инспектор, что мне это неизвестно? Полагаете… что моей жене… он… – Слезы душили его. – Родной матери…

– Я знаю, – тихо сказал Харри. – Но наркотик важнее матери, важнее отца. Важнее жизни. – Харри вздохнул. – И важнее смерти.

– У меня нет сил, инспектор. Куда вы клоните?

– Анализ крови показывает, что ваш сын умер не после дозы. То есть он был в плохом состоянии. А когда героинщику плохо, потребность в «спасительной» дозе настолько сильна, что он может угрожать пистолетом родной матери, лишь бы добыть наркотик. Именно наркотик, не пулю в висок, а иглу в предплечье, в шею, в пах или в другое место, где есть чистая вена. Вашего сына нашли со шприцем и пакетиком героина в кармане, Хольмен. Он не мог застрелиться. Потому что главным для него был наркотик. Превыше всего… в том числе превыше…

– …смерти. – Биргер Хольмен сидел, обхватив голову руками, но голос звучал совершенно отчетливо: – Значит, вы считаете, моего сына убили. Почему?

– Надеюсь, вы нам объясните.

Биргер Хольмен не ответил.

– Потому что он угрожал ей? – спросил Харри. – Потому что надо обеспечить жене покой?

Хольмен поднял голову.

– О чем вы?

– Уверен, вы слонялись вокруг Платы, ждали. А когда он появился и купил дозу, пошли за ним. На контейнерный склад. Ведь он ходил туда, когда не имел другого пристанища.

– Я ничего об этом не знаю! Это неслыханно, я…

– Да знали вы, знали. Я показывал фото охраннику, и он опознал человека, о котором я его спросил.

– Пера?

– Нет, вас. Вы были там летом, спрашивали, можно ли поискать сына в пустых контейнерах.

Хольмен смотрел на Харри, а тот продолжал:

– Вы неплохо все спланировали. Клещи, чтобы пройти на территорию, пустой контейнер – вполне подходящее место для наркомана, чтобы свести счеты с жизнью, причем никто не увидит и не услышит вашего выстрела. Из пистолета, который, как может засвидетельствовать мать Пера, находился у него.

Халворсен пристально смотрел на Биргера Хольмена, держался наготове, но тот даже не пытался что-либо предпринять. Только шумно дышал носом и, глядя в пространство, почесывал предплечье.

– Вы ничего не докажете, – сказал Хольмен, словно бы с сожалением.

Харри развел руками. В наступившей тишине с улицы донесся веселый звон бубенчиков.

– Что, чешется? Терпежу нет? – спросил Харри.

Хольмен мгновенно отдернул руку.

– Можно взглянуть, что у вас так чешется?

– Не стоит. Пустяки.

– Можно посмотреть здесь, а можно и в участке. Выбирайте, Хольмен.

Бубенчики трезвонили все громче. Сани? Здесь, в центре города? Халворсена не оставляло ощущение, что вот-вот грянет взрыв.

– Ладно, – прошептал Хольмен, расстегнул манжету и закатал рукав.

На белом волосатом предплечье виднелись две подсохшие ранки. Кожа вокруг была ярко-красная.

– Поверните руку, – скомандовал Харри.

Точно такая же ранка, но одна, была и на внутренней стороне предплечья.

– Жутко чешутся, собачьи-то укусы, верно? – сказал Харри. – Особенно дней через десять – четырнадцать, когда начинают зарастать. Так мне сказал врач из травмопункта и предупредил, чтобы я не расчесывал болячки. Вам бы тоже не стоило чесать, Хольмен.

Хольмен пустым взглядом смотрел на свою руку.

– В самом деле?

– Три ранки от зубов. С помощью макета челюстей мы докажем, что вас, Хольмен, укусила вполне определенная собака на контейнерном складе. Надеюсь, вы легко сумели отбиться.

Хольмен покачал головой:

– Я не хотел… я хотел только избавить ее.

Бубенцы на улице разом умолкли.

– Вы признаете свою вину? – спросил Харри, делая знак Халворсену.

Тот полез во внутренний карман, однако ни ручки, ни бумаги там не нашел. Харри закатил глаза и положил на стол собственный блокнот.