Швальдер вскочил, понимая, что каждая секунда промедления означает ещё одну смерть. И снова истеричная масса помешала открыть огонь. Ганс заорал во все горло:

– Черт, пошли все вон, убирайтесь, иначе всех перестреляю, ублюдки!

Для придания словам большей убедительности он дважды выстрелил в воздух – толпа отринула, и Ганс тут же вскинул пистолет в сторону крыши.

Будто чувствуя опасность, террорист отошел дальше от края и стрелял уже в центр толпы. В отчаянии Швальдер бросился к подъезду, попутно распугивая окружающих выстрелами в воздух.

Ворвавшись в здание, он устремился наверх к выходу на крышу дома и буквально взлетел по лестнице, уже предвкушая, как расстреляет сволочь, засевшую на крыше. Уже на последнем этаже Швальдер услышал глухой хлопок. Наверху его ожидало лишь разорванное в клочья тело, ошметки от которого долетели до соседнего здания.

Опустошенный Ганс свалился на кровлю, потеряв всякий интерес к происходящему. Но вдруг с противоположной стороны площади, будто эхо, долетел звук второго взрыва. Обернувшись, он увидел, как нечто разлетелось по крыше, словно новогодняя хлопушка.

«Еще один», – безучастно выдохнул Швальдер, он вдруг перестал замечать вопли толпы и дикий хаос, творившийся внизу. Эмоции закончились, и сама жизнь перестала вызывать интерес.

В кабинете начальника он пытался изобразить участие, но ничего путного из этого не выходило.

Эрнст Манхейм, крупный мужчина высокого роста, с лишним весом, внешне напоминал нечто доброе, рассудительное и правильное. Круглое лицо и нос картошкой, под которым красовались роскошные усы, создавали образ классического бюргера.

Всю свою сознательную жизнь он прослужил в полиции, где, собственно, и приобрел лишний вес и обширную плешь. Манхейм всегда старался отстаивать подчиненных и тем самым поддерживать дух братства и ореол непогрешимости профессии. Даже когда он ругался, его мягкий, но внушительный баритон никогда не срывался на крик.

– Я работаю в полиции уже больше тридцати лет и не помню ничего подобного, – задумчиво констатировал Манхейм. – Сегодня мы подвели людей, которые доверяют нам, верят, что мы можем их защитить.

Казалось, будто он вот-вот сорвется и начнет разнос офицеров, сидящих напротив. Просто пока не зная как начать, начальник полицейского участка подбирает подходящие ругательства.

В воздухе физически ощущалось чувство вины, Швальдеру уже хотелось скорее принять ответственность на себя, освободиться от гнетущей прелюдии.

– Мы до сих пор не можем точно установить количество погибших и пострадавших, – вздохнул Манхейм. – Да что там, мы даже не знаем, сколько этих подонков было и как они действовали.

Эрнст уже набрал воздуха для следующей реплики, как вдруг зазвонил телефон, стоявший по правую руку от него. Угрюмо посмотрев на дребезжащий генератор плохих новостей, с не скрываемой неохотой Манхейм снял трубку. По мере того, как он слушал, лицо его менялось от угрюмо-печального выражения к воплощению раздраженной неприязни. Звонок длился не более минуты, но смог кардинально поменять настроение начальника.

Швырнув трубку, Манхейм решительным взором, в котором содержалось все то, что он не мог сказать вслух, уставился на Швальдера.

– Ганс, объясни мне, какого черта ты там вытворял!

– Я пытался выполнить свой долг, спасти людей, – безучастно выдавил Ганс.

После пространного бурчания Швальдера во взгляде Манхейма, помимо прочего, появилось решительное недоверие. В сети он сразу наткнулся на кричащий заголовок с приложенным к нему видео.

– Подойди сюда! – скомандовал Эрнст, решительным жестом указав на монитор.