– Важных?

– Что?

– Для важных гостей-то? – уточняет.

– Да, – отвечаю, вспомнив как Рошанский ставил на это слово ударение.

Окорок летит в сторону. Для своих внушительных габаритов и явно предпенсионного возраста Эдуард Сергеевич неожиданно споро начинает перемещаться по небольшому пространству холодильника, собирая по полкам свёртки и пакеты и кидая их на серебряный поднос, снятый с самого верха.

– Что-то зачастили к нам эти важные гости. Не к добру, – сетует при этом шеф-повар.

– Почему? – спрашиваю больше для того, чтобы поддержать разговор, нежели из интереса.

– Потому что частый визит начальства никогда ни к чему хорошему не приводит.

– Так Герман Александрович здесь вроде и так каждый день.

Знаю это не понаслышке, потому что каждый день, уходя, вижу машину Германа в переулке.

Эдик бормочет под нос что-то вроде «много ты понимаешь» и выталкивает меня их холодильника.

– Жди там, – указывает подбородком на табурет у дальней стены, а сам вместе с подносом идёт к ближайшему столу и начинает над ним колдовать.

Через пять минут я несу перед собой съедобное произведение искусства: ломтики прозрачного мяса, кусочки сыра, крошечные тарталетки с красной икрой и малюсенькие серебряные ложки с икрой чёрной. И всё это среди овощей, зелени и хрустящего поджаренного хлеба. Я стараюсь не дышать, потому что пахнет всё просто космически. Особенно, хлеб.

По лестнице я поднимаюсь словно с колом в заднице: медленно и ровно. Охранник наверху при виде меня кивком указывает следовать за ним.

Кабинет Германа – последний в длинной череде комнат, скрытых за одинаковыми тёмно-вишнёвыми дверями. Скрытых, но не сокрытых. Об их предназначении я теперь знаю.

На стук открывает Рошанский. Я протягиваю поднос, но он одними глазами показывает мне: заноси! и отходит в сторону, шире открывая дверь.

– … к херам собачьим, Гера. Теряешь хватку, что ли? Где твои хвалёные связи? Ларина подключи. Васю. Или мне тебя учить?

– Наученный. Куда уж больше. С пятнадцатого года никаких следов. Как корова языком слизала.

– Оправдание, Гера, что задница – у каждого найдётся. Даже если человек умер, след должен остаться. Пропал – тем более. Подключай следаков, значит. Детективов. Объявляй в международный розыск.

– Да какой международный! Скажешь тоже! Далась тебе эта Тереза, Явр! Ну правда.

… Удачнее всего упали ложечки с икрой. Вот так и легли веером, как лежали на подносе – ни одна не перевернулась. К слову, о коровах: если поднять, то языком аккуратно слизать получится.

Медленно, как до этого несла то, что сейчас ароматной кучей валяется у моих ног, я оборачиваюсь к говорящим.

В кабинете человек десять, не меньше, и всё мужчины. Стоят, сидят – все по-разному. У некоторых в руке стакан с чем-то янтарным – виски, коньяк. И все смотрят на меня.

Немая сцена из «Ревизора» со мной в роли Хлестакова.

Удалиться бы под сень струй. Но кто ж даст!

Кабинет красивый, в зелёных и вишнёвых тонах, в дереве и коже. Гости в костюмах, как на какой-нибудь журнальной фотосессии. На самом деле, моё форменное платье смотрелось бы рядом с ними гораздо лучше, нежели простые чёрные брюки и бежевый свитерок, которые я сегодня надела. Дресс-кода теперь у меня как такового нет, но я всегда стараюсь одеваться по-деловому, и вот пришла пора погладить себя по головке.

Где-то сбоку тихонько седеет Рошанский, а я перевожу взгляд с одного мужского лица на другое, задерживаясь ненадолго на Торе и Германе.

Вон тот здоровяк в углу – точно Халк. Повзрослевший и ещё больше раздавшийся в плечах.

А вот Соколиного глаза не видно.

Зато хорошо видно того, кто сидит во главе стола в массивном кресле с высокой кожаной спинкой.