Оставшись один, Альберт лег и закрыл глаза. В ушах все еще стоял привычный гул, какой всегда бывает в лагере. Ему казалось, он слышит истерический хохот Лысого, был у них больной на всю голову наркоман, и привычную брань Реваза, здоровенного басовитого грузина. День все еще делился на короткие отрезки и никак не хотел сливаться в одно целое. Подъем в пять утра, завтрак, обед, проверка, ужин, отбой. Настенные круглые часы показывали шестнадцать сорок три. В пять в лагере ужин. По четвергам чаще всего давали варёную капусту с хлопьями мясных консервов. Зеки ее перебирали, промывали под краном и пережаривали по-своему. В помещении на верхнем этаже, где проводили дневное время, на полулегальном положении установили две плитки. В СУСе1 постоянно содержалось около пятидесяти человек и плитки работали не переставая. Иногда, после каких-нибудь инцидентов, лагерное начальство принималось закручивать гайки и изымало из обихода запрещенные предметы, включая и эти плитки. Потом, конечно, зеки отвоевывали все назад, но по их наличию или отсутствию можно было судить об общем положении дел в лагере.

Альберт услышал, как хлопнула входная дверь, это Егор ушел в магазин. Вокруг была такая тишина, что даже голоса из телика звучали одиноко и сиротливо.

Он закинул руки за голову, уставился в потолок и попытался оторвать ноги от кровати. Тело не слушалось. Тогда он сел, спустил ноги на пол и попробовал встать. Альберт использовал спинку кровати как опору и поднялся за счет силы рук. Они у него и вправду сильные, хотя и худые. Но если дело до того доходило, то он хоть левой, хоть правой мог побороть почти любого. Поймав равновесие, он сделал шаг, но тут же упал, больно ободрав кожу на спине о край кровати. Под руку попался пульт, который Егор, уходя, положил рядом. Альберт, сжав челюсти, швырнул его в противоположную стену:

– Лучше уж сдохнуть тогда!

Пластмасса разлетелась на куски, и он пожалел о своей выходке. День за днем, а там как-то да сложится. Привычка жить сегодняшним днем накрепко засела в сознании. Что поесть, чем накрыться, что надеть – из этих насущных вопросов и их решения складывался день, из дней недели, из неделей месяцы. Так незаметно сложились его последние восемь лет. Там, в лагере, часто велись разговоры о воле и вольной жизни. Но он, в отличие от многих кто был там, знал, как тут жить.

Альберт вздохнул, вытянул ноги и оперся спиной о кровать. На расстоянии вытянутой руки стояла табуретка, на которой лежала потертая тетрадь. В нее Егор аккуратно записывал показания счетчика. В пружинистый переплет была вставлена шариковая ручка. Альберт взял тетрадь и раскрыл на чистом листе. Потом закурил и, зажав сигарету зубами, принялся рисовать. Ручка металась над поверхностью листа, оставляя то тут, то там хаотичное нагромождение штрихов. Он стряхивал пепел, который сыпался на бумагу, и прикуривал одну сигарету от другой. На листе вырисовывался женский портрет: орлиный профиль, темное каре, выбившаяся прядь надо лбом, руки с длинным маникюром расслаблено лежат на руле. На каждом пальце по кольцу, очертания которых он помнил в мельчайших подробностях.

Спустя две недели Альберт уже мог перемещаться от стола до кровати. Хотя и невеликое достижение, хватало его от силы на пару раз в день, но Егор подбадривал:

– Ну если так дело пойдет, то скоро бегать начнешь.

Сам он теперь большую часть времени проводил у Альберта. Егор уходил часов в шесть утра и часа в четыре уже был дома. По всему было видно, что общения ему не хватало.