Перечисление публиковавшихся статей с абсурдистской проблематикой можно было бы продолжать и далее, но полагаю, что и указанных наименований вполне достаточно для понимания происходившего. Добавлю, что публиковать заметки в «перестроечной» прессе в то время мог практически кто угодно, затрагивая при этом какие угодно по сложности проблемы[86]. Перечитывая недавно все эти заметки, я вновь вспоминал растерянные и порой испуганные лица москвичей, не ожидавших столь беззастенчиво-наглого отношения к себе со стороны властей, а также телевизионную фигурку улыбающегося М.С. Горбачева, уверяющего, что «процесс пошел», и пытающегося управлять всем созданным в стране хаосом и абсурдом. Именно поэтому, травестируя оригинал пушкинского текста, я очень старался донести до читателей то чувство реальности абсурда, которое было доминирующим в моем сознании в те годы. Думаю, что в пародии оно будет выглядеть и уместным и привлекательным.

Интертекстуальность – еще один наиважнейший принцип синтеза пародии, на который я хотел бы обратить внимание читателей. Явление это типично для многих произведений Пушкина, а интертекстуальность всего текста пушкинского произведения представляется теперь настолько очевидной, что ее сущностную характеристику можно встретить даже на страницах учебных пособий по литературе. Так, литературовед А.М. Гуревич в обзоре, посвященном сюжету пушкинского романа в стихах, отмечает: «Мы не раз уже говорили, что мир пушкинского романа не замкнут в себе, что границы его прозрачны и проницаемы для мира реального, что реальное и вымышленное в “Онегине” постоянно смешиваются, легко и незаметно переходят одно в другое.

Теперь мы можем добавить, что художественный мир романа открыт и для “чужих” произведений – созданий других авторов, которые тоже как бы входят в его сюжет, расширяют и раздвигают его пределы. И не потому только, что каждый из центральных персонажей “Онегина” выступает в роли творца своего романа, строит свою жизнь и судьбу по образцу любимых литературных героев, по законам художественной реальности.

Не менее существенно, что и автор для прояснения и конкретизации романных ситуаций – мотивов поступков и действий своих героев или же для углубления их психологической характеристики, более полного раскрытия их внутреннего мира, сути их жизненной позиции то и дело обращается к “чужим” произведениям, “чужим” сюжетам и персонажам, отсылает к ним читателя, проводит явные или скрытые параллели между ними и героями своего романа в стихах»[87].

Принцип интертекстуальности, то есть открытости для «чужих» авторов и текстов их произведений будет полностью сохранен и в синтезируемой пародии. Подразумеваю при этом использование тех многочисленных «стилизаций», «продолжений» и «дополнений», которые появлялись в рукописях и в печати почти одновременно с выходом в свет пушкинского романа в стихах. Их фактура незримо будет присутствовать в создаваемой пародии, придавая ей авторское многоголосие и раздвигая тем самым границы произведения.

Несколько слов должен сказать о языке и стиле пародии. Везде, где это было только возможно, я стремился к простоте и использовал языковую и стилистическую основу, близкую и понятную современникам. Старославянизмы, которыми, например, пестрят пушкинские стихи, использовались мной довольно редко, зато часто употреблялись слова и выражения молодежного сленга тех перестроечных лет. Без этого уличного жаргона моей молодости я никак не мог бы обойтись в своей работе. В качестве убежденного апологета должен выступить также по отношению к «блатной музыке» и матерным выражениям, которые в несколько завуалированном виде читатель может встретить на страницах пародии. Тот, кто пережил горбачевскую перестройку, хорошо помнит, что без мата в то время обойтись было практически невозможно. Более того, мат иногда играл роль своеобразного лекарства и облегчал душу «народа», активно вовлекавшегося в российскую политику. Всю эту очень своеобразную языковую палитру, запомнившуюся мне с перестроечных лет, я очень хотел бы донести до своих читателей, передав им ее, как языковую эстафету.