Эдуард Карлович поманил Асунсьон за собой, и, поплутав по коридорам, они подошли к одной из дверей, откуда слышался женский смех и возгласы. Эдуард Карлович постучал в дверь и позвал кого-то по имени. Дверь открылась и выглянула старая цыганка. Эдуард Карлович что-то сказал ей. Цыганка открыла перед Асунсьон дверь и жестом пригласила её войти. Всё ещё перепуганная Асунсьон оказалась в большой грим-уборной, вдоль стен которой стояли гримёрные столы. Посреди грим-уборной Кларисса стучала каблучками, хлопала ручками, повторяя движения за молоденькой цыганочкой в красной юбке в чёрный горошек.

– Кларисса, что ты вытворяешь? Зачем ты пошла танцевать? Ты же помешала нормальному ходу спектакля. И мы с тобой даже не узнали, что это за пьеса, ― Асунсьон затараторила по-испански.

Кларисса престала танцевать и подошла к матери, опустив голову.

– Не ругай ребёнка! ― заговорила старая цыганка. ― Она ― хорошая девочка. Пусть приходит к нам и учится танцевать. Кто знает? Может вырастет, станет танцовщицей, такой, как Кармен Амайя. Ты ещё будешь ей гордиться!

Асунсьон из этой речи разобрала только имя великой танцовщицы фламенко. В дверь снова постучали и вошла молодая девушка в сером костюме. Старая цыганка обрадованно приветствовала девушку словами:

– Заходи, Оленька, нам опять понадобилась твоя помощь. Скажи, пожалуйста, мамаше, чтобы не ругала дочь, она ― прекрасный ребёнок, и пусть приводит девочку к нам учиться петь и танцевать цыганские танцы.

Ольга училась на последнем курсе иняза и была счастлива представившейся возможности практиковаться в испанском, который она изучала. Ольга поприветствовала Асунсьон по-испански, представилась и перевела, что сказала старая цыганка, потом начала рассказывать, что они находятся в цыганском театре, что спектакль, начало которого видела Асунсьон, это постановка пьесы Гарсиа Лорки «Чудесная башмачница», и что руководство театра хотело бы, чтобы Асунсьон посмотрела спектакль полностью и дала несколько советов для улучшения нескольких моментов, в которых руководство не очень уверено. Асунсьон удивило данное предложение, но желание посмотреть спектакль и окунуться в атмосферу страстного испанского танца, по которой она так соскучилась, взяло вверх и она ответила, что согласна.

В дверь постучали, и женский голос что-то сказал по-русски. Асунсьон, естественно, ничего не поняла. Но вряд ли сказанное могло к ней относится. Цыганки, сидевшие за своими гримёрными столами, захлопали в ладоши, зашумели, зашуршали юбками, начали вставать и выходить друг за другом из грим-уборной. Асунсьон догадалась, что их вызвали на сцену.

Вскоре в грим-уборной остались Асунсьон с Клариссой, старуха цыганка и Ольга. Старая цыганка снова заговорила:

– Оленька, детка, спроси, как её зовут, откуда она, и как зовут девочку.

Ольга перевела, Асунсьон ответила, но вопросы цыганки её обеспокоили. Старая цыганка погладила по голове Клариссу, улыбаясь, назвала девочку по имени вслед за Ольгой, и продолжила:

– Оленька, скажи ей, пусть не противится стремлению дочери, голос крови ничем не заглушить.

Выслушав перевод, Асунсьон вспыхнула и хотела было наброситься на старую цыганку, но сдержалась ― она знала, что цыганки дадут ей отпор. Тогда она ответила:

– Мой муж испанец, и я испанка, мы оба коммунисты и члены Коммунистической партии Испании.

Выслушав перевод, старая цыганка, которая к тому времени раскурила трубку, распространяя по грим-уборной аромат восточного сорта табака, затянулась, выпустила колечко дыма, потом ответила:

– Стара я, чтобы не разглядеть цыганского ребёнка. Пусть приходит сюда, сил здесь набирается, не бойся, я никому не скажу, да и Ольга не из болтливых.