– Ты уже вернулся. Иди в нашу комнату, сейчас будем обедать.

Сказала и поспешила мимо Николая Алексеевича выливать ведро. Тут же на пороге появилась высокая стройная синеглазая женщина в чёрном, курившая папиросу, которая с незнакомым акцентом произнесла:

– Салют! Ме-ня зо-вут Асунсьон Лопес Эрнандес. Я бу-ду тут жить.

Следом за испанкой высыпали сыновья Николая Алексеевича, поприветствовать отца, а из-за них выглянули два белокурых голубоглазых мальчика, смутившихся под пристальным взглядом Николая Алексеевича.

Похоже, что словарный запас русского языка у испанки исчерпал себя после первой фразы, и дальше она продолжила на испанском, видимо, предполагая, что и без перевода будет понятно:

– Эйос сон Эрнесто и Хулио5.

Мальчик постарше сказал по-русски:

Я ― Эрнесто, а это мой младший брат Хулио.

Пока Николай Алексеевич разглядывал новых соседей и пытался запомнить их имена, появилось ещё одно действующее лицо, о котором, похоже, представившиеся забыли. Между Эрнесто и Хулио протиснулся ещё один ребёнок дет трёх со смуглой кожей и длинными распущенными чёрными вьющимися волосами. Николай Алексеевич решил, что это девочка. Она совсем не была похожа на уже представившихся новых жильцов. Взгляд Николая Алексеевича её не смутил, а, как раз, наоборот, она дерзко взглянула на него огромными, в пол-лица, чёрными как смоль глазами. Николай Алексеевич растерялся ― никогда и никто не разглядывал его так беззастенчиво.

– А это что за лягушонок? ― вырвалось у него.

– Лягушонок, лягушонок! ― рассмеялся Эрнесто.

– Ке ес «лягу-шенок»?6 ― спросила испанка.

Эрнесто перевёл:

– Дранита! Дранита!7 ― и снова рассмеялся.

Мать неодобрительно погрозила ему пальцем и произнесла, обернувшись к Николаю Алексеевичу:

– Эста эс Кларисса, ми иха8.

В твоих глазах мелькал огонь.

Ты протянула мне ладонь.

Николай Олейников. В твоих глазах мелькал огонь.

Отморосив, пролетела осень, за ней за метелями ушла зима, следом медленным шагом прошла запоздалая весна и наконец наступило капризное лето с перепадами от прохладной весны к зною августа. За это время в жизни Николая Алексеевича не произошло каких-либо значимых изменений, да и незначимых также. Она, его жизнь, текла размеренно и буднично: пробуждение утром в их тесной комнате, каша на завтрак, тряска в трамвае по дороге из дома на работу, занятия со студентами, снова тряска в трамвае по дороге с работы домой, суп и каша на обед, послеобеденный отдых, ужин, сон. Единственное отличие в этом круговороте будних дней ― секс с женой за занавеской в ночь с субботы на воскресенье. Так что всё шло своим чередом.

Сыновья Николая Алексеевича подружились с сыновьями испанки Асунсьон: вместе играли, делали уроки, бегали по двору, дрались с соседскими мальчишками и между собой. Если старших мальчиков не было рядом, младшие дрались друг с другом, но вскоре разбегались с плачем каждый к своей матери и жаловались им о полученных друг от друга тумаках. Несмотря на потасовки между мальчишками женщины жили дружно, хотя плохо понимали, что одна говорит другой. Если надо было обсудить что-то важное, вызывали Эрнесто, которого постепенно все стали называть Эрни. Ему, как и Велиору, было девять лет. А пятилетний крепыш Владилен или просто Владик был на год младше худенького «коротышки» Хулио. Эрни и Хулио вывезли из Испании в СССР на два года раньше приезда матери и Клариссы. Тогда Хулио ещё не было пяти, хотя его выдавали за пятилетнего. Эрни пошёл в первый класс и за два года научился бойко изъясняться по-русски. Так что, когда взрослые не понимали друг друга, на помощь вызывали Эрни. Мир и покой, царившие в квартире и на кухне, устраивали и Николая Алексеевича, и женщин.