Взрыв.

Нет, я всё ещё держусь – это тишину салона взрывает звонок её телефона. Pink Floyd. Маленький тихий паучонок снова меня удивляет, на этот раз музыкальными пристрастиями. У нас гораздо больше общего, чем я думал все эти годы.

Враньё! Все эти годы я о ней вообще не думал, даже ни разу толком не вспомнил, зато сейчас не могу выбросить из головы.

Песня совсем не о том, но в тягучем куплете слышу лишь то, что хочу слышать – откровенный, как нагая женщина призыв к действию.

... Would you touch me?

Hey you... – Не прикоснёшься ли ты ко мне? Эй, ты...

Маша не спешит отвечать на звонок. Смотрит на меня то ли с опаской, то ли с растерянностью. Вглядывается своими большими наивными глазами, а я уже мысленно касаюсь: сминаю юное тело, срываю одежду, сжигаю мосты. Врываюсь в неё снова, и снова, и снова, пока не замолкнет, пока не заткнётся дурацкая похоть, пока не прояснится в поехавших мозгах. И это страшно, потому что дальше – последствия. Дальше – смотреть в глаза Диме. Я не смогу. И развернуть машину точно так же не могу. Куда-то гоню, просто вперёд, подальше от любого, к кому она может от меня сбежать.

– Не вздумай отвечать, – тихо цежу.

Маша замирает с занесённым над сенсором пальцем. Упрямо хмурит брови.

– Это Дима. Твой друг, между прочим, которого ты выставил посмешищем.

– Плевать.

Да друг, но я уже так накосячил, что выходкой больше, выходкой меньше – разницы никакой. Нет, границы допустимого всё-таки есть, только рассуждать об этом я, как обычно, буду после, а сейчас, действуя на одних эмоциях, выхватываю у Машки телефон и выкидываю его в приспущенное окно.

– Ты ненормальный, Арбатов!

Вот теперь в голосе чистый ужас. Вот и хорошо, пусть лучше боится меня. Так всем будет лучше.

Сбрасываю скорость до сотки. Кураж совсем срывает мне крышу. Он заставляет чувствовать себя пьяным, делает просто до ужаса неуправляемым. Меня берёт злость из-за собственной неадекватности. Каждый раз, разрываясь между здравым намерением держаться от Маши подальше и потребностью контролировать каждый её вздох, особенно если тот неровный и направлен в сторону Димы, я бессмысленно бьюсь лбом о выросший из ниоткуда тупик. Дима или Маша? Друг или женщина? Я был уверен, что знаю ответ, но ничего подобного.

Мозг гудит от скорости, от свежести её духов, за белым шумом возбуждения не улавливает искомый сигнал. Нужно где-нибудь остановиться, всё взвесить. Лишь бы не в тесном пространстве машины, здесь влияние Маши слишком велико. Бросив быстрый взгляд на притихшего паучонка, сворачиваю с главной дороги. Я, кажется, знаю одно место, где мои две крайности можно уравновесить.

– Озеро? Арбатов, ты в своём уме?! Я натерпелась такого страху, чтобы в итоге оказаться не дома, даже не в пределах города, а на каком-то смердящим тиной озере?

– Будешь возникать, окажешься не "на", а в нём.

Маша мелко дрожит, стоя по колено в мокрой траве, и цветом лица мало чем отличается от этой самой тины, но всё равно, мерзавка, очень красивая. Золотисто рыжие волосы каскадом укрывают жемчужные плечи, губы бантиком, платьице в обтяжку, пайетки, будто чешуя сверкают в свете фар. Смотрю и дух захватывает. Мысленно даю себе затрещину и тяну её к старому причалу. Я не любоваться сюда приехал.

Разбухшая от сырости древесина громко трещит под нашими подошвами. Это наш с Димой причал, символ нашей детской дружбы, а об руку со мной – наша с Димой головная боль. Остановившись ровно на середине, разворачиваю Машу спиной к озеру. Моросит. Бледное лицо переливается каплями – в каждой бриллиантом холодный свет ксенона. Такое притягательное, смотреть – не насмотреться. Такое неземное, что страшно прикоснуться, однако я касаюсь – крепко сжимаю руками дрожащие плечи, но не для того, чтоб согреть. Или да?