– Да нормально всё, Андрюх, – осторожно ответил я, стараясь говорить естественно. – Просто не выспался. Завтра точно в девять спать лягу.

Ребята засмеялись, приняв мои слова за очередную шутку, и переключились на обсуждение предстоящей поездки на картошку – вечного студенческого ритуала. Кто-то ворчал о ранних подъёмах, другой с улыбкой вспоминал прошлогодние приключения.

– Опять в эту глушь, – притворно жаловался худой парень в потёртых джинсах, лицо которого казалось смутно знакомым. – Картошка, грязь по колено, зато девчонки будут. Хоть какая-то радость от каторги.

Его слова вызвали очередной дружный смех и дружеские хлопки по плечам. Эти простые моменты наполнили меня ностальгией и щемящей грустью о времени, когда даже тяжёлый труд превращался в приключение.

На стенах коридора висели плакаты с уже выцветшими от солнца лозунгами: «Учиться, учиться и учиться!», «Студент! Будь примером для товарищей!». Эта советская торжественность теперь казалась мне одновременно нелепой и трогательной. Я понимал, что когда-то и сам воспринимал её всерьёз, и от этого становилось светлее и грустнее.

Внезапно среди знакомых голосов я заметил Леру. Она стояла чуть поодаль, прислонясь плечом к стене и улыбаясь. Её рыжие косички были привычно взъерошены, тонкий сарафан явно не подходил для прохладного утра. Поймав мой взгляд, она тепло и слегка иронично улыбнулась.

– Что, память отшибло после вчерашнего? Глядишь на всех, будто впервые увидел.

Её мягкий голос заставил меня вздрогнуть. В памяти сразу всплыли наши разговоры в кафе, бесконечные прогулки по Москве, полные взаимного доверия и юношеской непосредственности. Лера всегда была для меня особенной: не любовью, а тем надёжным человеком, на которого можно положиться.

– Да нет, всё нормально, – тихо ответил я, пытаясь скрыть смятение, очевидное на моём лице. – Просто не привык, что вы такие… молодые.

– А ты, конечно, старик, – рассмеялась Лера и едва коснулась моего плеча, легко и пронзительно близко. – Хватит притворяться. Здесь никто не взрослеет.

Эти слова неожиданно больно задели меня, словно раскрывая какую-то глубокую правду, незамеченную тогда, но ясно ощутимую сейчас. Вокруг снова зазвучали голоса и шутки, но я уже плохо их слышал, погружённый в собственные мысли.

Я снова взглянул на Леру – её улыбку и искреннее внимание без малейшей тени кокетства. Я вдруг понял, насколько надёжно и спокойно чувствовал себя рядом с ней. В этом коридоре, полном отзвуков давно прошедшего времени, во мне проснулось забытое чувство внутреннего покоя. Ради него стоило вернуться сюда – не ради страсти или любви, а ради ощущения, что ты на своём месте.

Зайдя в аудиторию, я машинально сел на своё старое место у окна, за столом, изрезанным сердечками, инициалами и загадочными надписями вроде «А.Ю. + Н.К. = ?». Глядя на них, неожиданно остро ощутил, как много времени прошло – и одновременно словно не прошло ни дня. Всё казалось и близким, и далёким, как яркий сон, от которого не проснуться.

Дарья Евгеньевна вошла в класс строго по расписанию. Высокая, сдержанная, с волосами, собранными в тугой пучок, и прямой осанкой. Не говоря ни слова, она поставила тетрадь на кафедру, взяла мел и крупными буквами написала на доске: «Становление советской государственности. Роль КПСС в системе воспитания». Голос её прозвучал резко и уверенно, как из радиоточки: чёткие интонации, никакой лишней эмоции – строго по существу.

Я достал потрёпанную тетрадь с закруглёнными углами и начал записывать, почти не глядя. Рука двигалась автоматически, повторяя знакомые с детства движения. В какой-то момент взглянул на строчки и с удивлением увидел свой юношеский почерк – неровный, с завитушками и стрелочками на полях. Там же мелькнули наивные заметки, искренние и забытые, как следы живого человека, которого я уже едва узнавал.