Аудитория пахла мелом и натёртыми столами. Доносился лёгкий аромат духов Дарьи Евгеньевны – густой, терпкий, с цветочными нотками, напомнивший мне «Красную Москву». Запах одновременно резкий и домашний, как мамино пальто в прихожей зимой.

Студенты переговаривались вполголоса. Кто-то шептал о вечерних планах, кто-то вспоминал сцену из фильма «Женщина, которая поёт». Звучали фамилии актёров, обсуждались купленные по блату джинсы из «Берёзки» и осторожно критиковались преподаватели. При малейшем движении у кафедры разговоры стихали, будто по команде.

Эти обрывки бесед казались звуковой дорожкой из прошлого – знакомой до дрожи и в то же время чужой, будто я оказался внутри театральной декорации собственной памяти. Детали сбивали с толку и создавали иллюзию нереальности происходящего.

Мой взгляд скользнул по рядам и остановился на Лере. Она сидела чуть поодаль, не слишком близко, не слишком далеко. Рыжие косички привычно перекинуты через плечо, в уголках губ лёгкая усмешка. Наши взгляды пересеклись, и в её глазах промелькнула тихая ироничная теплота. Мне стало легче, словно в её взгляде была поддержка: всё нормально, просто дыши.

Я отвёл глаза, но её присутствие только усилилось – родное и надёжное, не нуждающееся в подтверждении. Мы были не парой, а чем-то фундаментальным, способным пережить годы и даже память.

Дарья Евгеньевна продолжала лекцию, сухо и размеренно, словно читая изнутри себя. Я слушал вполуха, ощущая, будто вернулся после каникул. Лекции в советском вузе были всегда одинаковы – тянущиеся и быстрые одновременно.

Звонок прозвучал резко, неожиданно, вырвав меня из задумчивости. Студенты начали вставать, заскрипели стулья, зазвучали смешки и шуршание тетрадей. Я медленно поднялся, чувствуя внутри светлую усталость – не физическую, а ту, что приходит после долгого напряжения и отпускания одной и той же мысли.

Коридор быстро наполнился громким гомоном студентов, хаотичным и бодрым, как потревоженный улей. Откуда-то повеяло запахом бутербродов в вощёной бумаге и сладким ароматом растворимого кофе из термосов, тогда воспринимаемым почти роскошью. Я ощутил неожиданный комфорт, как будто снова попал в родную стихию.

Меня понесло по коридору, вплетая в разговоры вокруг. Кто-то обсуждал новый альбом АББЫ, кто-то тихо рассказывал о подпольном концерте «Машины времени», доступном только избранным.

– Ты слышал, как Макар там жёг? – с азартом говорил парень с растрёпанными волосами и круглыми очками. – Вот это рок, а не эстрадная официозность!

Ко мне приблизился парень, которого я не сразу вспомнил, нервно поправляя узкий галстук:

– Слушай, помоги сегодня с контрольной по истории, а? Дарья Евгеньевна точно завалит, если не подсобишь.

Я неопределённо кивнул, чувствуя, что сейчас мне совершенно не до контрольной. Мысли проносились о другой жизни, с интернетом, смартфонами, мгновенными сообщениями – жизни, казавшейся здесь фантастикой.

Лера легко тронула меня за плечо, наклонившись ближе, будто доверяя секрет:

– Ты вечером на дискотеку идёшь? Или снова изобразишь мудрого старца и останешься дома с Маркесом?

Она прищурилась с иронией, и её глаза заискрились знакомым весельем. Сердце невольно дрогнуло.

– Конечно, пойду, – неожиданно легко ответил я, улыбнувшись в ответ и ощутив давно забытое чувство свободы. – Такие мероприятия пропускать нельзя.

Лера тихо рассмеялась, отступая чуть назад. В её взгляде читалось: «Посмотрим-посмотрим, насколько теперь честны твои обещания».

Рядом продолжались студенческие разговоры. Парни и девушки вполголоса обменивались анекдотами про Брежнева, смеясь в кулаки и оглядываясь, словно боялись доноса. Эти шутки казались тогда дерзкими и даже протестными, хотя за ними скрывалось только юношеское желание почувствовать себя свободнее и взрослее, чем позволялось.