Советский Кеннеди. Загадка по имени Дмитрий Шепилов Дмитрий Косырев

Книга издана в авторской редакции

Мнение автора может не совпадать с позицией издательства

В оформлении использованы фотографии из архива автора

© Косырев Д.Е., 2017

© ООО «Бослен», оформление, издание на русском языке, 2017

Ключ ко всему, начало начал, начало этой книги: какой он был. То есть – просто физически; каким образом один его вид, внешность действовали на людей. Хотя еще и голос, то, как он разговаривал…

Вот, например, фильм – документальная теледрама про Дмитрия Шепилова, вышел в 2011-м году, называется, естественно, «И примкнувший к ним Шепилов». Главного героя играет Юрий Васильев из Вахтанговского, и ведь как похоже играет, не говоря об удачном гриме. То есть все похоже, кроме одного – Васильев маленький.

А Шепилов был… не то чтобы громадного роста – 185 сантиметров, но дополнительные пять добавляли волосы, роскошные, волнистые, белого шелка. Седеть они стали еще когда ему было пятьдесят.

Я всерьез познакомился с собственным знаменитым дедом позже, видимо, после 1960 года – поскольку дело было в квартире на Кутузовском, которую он получил в том году; до того в его жизни были ссылка, больницы, бездомность, мы не виделись. То есть в младенчестве-то моем мы с ним тоже встречались, но мне он запомнился только после этого долгого перерыва, в относительно сознательном шести- или семилетнем возрасте, на Кутузовском.

Я тогда настолько поразился оттого, что у меня, оказывается, есть такой великолепный дед, что начал называть его на «вы». Так всю жизнь и называл. Хотя, вроде бы, ближе у меня никого не было.

Итак, громадный, с потрясающей сединой. Толстый? Ну, не худой, но – скорее просто большой. Всегда и везде больше, чем кто-либо в комнате, зале; возвышающийся над всеми. И не только физически.

В том самом фильме мы видим драму маленького человека. А то, что случилось в жизни Шепилова, – это, наоборот, драма великана.

Как они на него смотрели, все, с кем он встречался и общался!

Вот сцена года, наверное, из 1970-го. Мне пятнадцать лет, ему шестьдесят пять. Ленинград; дед взял меня и приехал к давно звавшим его друзьям – походить по театрам. И вот они, его друзья, его круг.

Я только сейчас понимаю, что видел тогда чудо.

Квартира: старая, петербургская, огни люстры рассыпаются по лакированным изгибам черных боков рояля, за бархатными портьерами промозглая ветреная ночь. Они рассаживаются в кружок – Нинель и Аскольд Макаровы, звездная пара, два солиста балета тогдашней Кировки, теперь Мариинки. Поэтесса Ольга Берггольц, маленькая, хрупкая, со вздернутым носиком. Мой дед, я, кто-то еще. И – на стуле, обнимаемом выемкой рояля, – человек странно неприметной для такой компании внешности, как бы никакой. Человек с небольшой, темной и необычно плоской гитарой.

Сейчас будет домашний концерт.

Сегодня, слушая записи, я понимаю, что у этой гитары тембр, который не спутаешь ни с какой иной, и этот маленький старичок, игравший на ней, был удивительным музыкантом.

Его гитару – вот эту самую, считается, что она принадлежала Марии Антуанетте, – слушали Блок, Куприн, Рахманинов. Он с этой гитарой аккомпанировал Шаляпину, когда тот пел в императорской Думе «Кари глазки» и «Что вы головы повесили, соколики?».

Сергей Александрович Сорокин. Великий аккомпаниатор, легенда, но не для всех, для очень узкого круга людей.

Все молчат. Вот высокие струны гитары зазвучали жалобным стоном под ее же отрывистые аккорды на средних струнах (как будто это два инструмента). И вдруг Ольга Берггольц от этих рвущих душу звуков срывается с места и бросается к моему деду, целоваться: «дорогой вы мой Дмитрий Трофимович…»

Сорокин обрывает игру; резко, властно вскидывает руку. И – поразительно – она успокаивается.

А потом он начинает петь.

Я тогда очень хорошо понимал – с таким голосом в то время у него не было шансов оказаться на сцене концертного зала: только среди друзей. Я подумал даже, что так вообще петь нельзя, что же это такое – сдавленный, резкий, странно высокий фальцет металлического тембра, и эти неожиданные страстные вскрики, и умение тянуть ноту почти на шепоте…

Но он пел, и это было почти страшно, потому что невозможно.

И – когда тишина в комнате после нескольких романсов стала почти невыносимой – он запел «Нищую» Алябьева и Беранже.

Не меланхолично, а гневно, с яростью бросал он своим металлическим фальцетом эти фразы:

И вдруг я понял: что-то происходит. Они все, украдкой, смотрели на Дмитрия Шепилова. А тот, со строгим, каменным лицом, сидел, чуть вздернув подбородок, и делал вид, что ничего не замечает.

И вообще, да разве это о нем?

Нету друзей? А кто сидел в кружочек рядом с бывшим министром иностранных дел, бывшим секретарем ЦК, бывшим самым молодым и образованным деятелем послесталинского руководства – а в тот момент всего лишь старшим архивистом и, что страшнее всего, человеком, исключенным из КПСС?

Это сейчас я понимаю, что тогда в Ленинграде и еще десятки раз до и после этого наблюдал уникальный политический феномен, нечто совершенно невероятное. Невероятное для тех, кто думает, что в СССР выгнанный с позором из высшей власти, исключенный из партии человек становился изгоем и сдувался, как воздушный шар.

Ничего себе изгой. Да он год за годом после своей катастрофической отставки в 1957 году, в возрасте 52 лет, был объектом искреннего, но еще и демонстративного обожания людей, которые вообще-то могли за это и поплатиться. И некоторые даже платили.

Но об этой политике чуть позже, у нас вся книга будет пронизана политикой. Пока все же – о внешности.

Почти сразу после смерти Дмитрия Шепилова в 1995 году о нем вышла книга, названная, понятно, «И примкнувший к ним Шепилов». С подзаголовком «Правда о человеке, ученом, воине, политике». Это сборник воспоминаний его родных, близких и не очень близких друзей. Давайте посмотрим на характеристики того самого, важного, если не главного – впечатления, которое он производил на людей. Внешностью и не только ею. Заметим, что одни пишут о фронтовых годах, другие о 50-х, 60-х или 70-х, но общая картина примерно одна и та же.

Владимир Карпов, писатель, автор книги о маршале Жукове, по поводу первой встречи с Шепиловым в больнице в 1977 году: «Высокий, величественный, недоступный. Больные говорили шепотом, словно шипели: Шепилов. Его имя окружала некая завеса таинственности, что-то неизвестное простым смертным».

Тихон Хренников, в СССР – бессменный глава Союза композиторов, близкий друг Шепилова: «кто хоть раз его видел прежде, не мог забыть или спутать с кем-нибудь». И, добавляет он, никогда и никто на улице не то чтобы враждебного, а и недружелюбного отношения не выказывал.

Аскольд Макаров, упоминавшийся выше: «человек с удивительно впечатляющей внешностью»

Вера Дехтеренко, работавшая с Шепиловым в Архиве Совета министров: «карие глаза не вписывались в общий облик великана».

Михаил Домогацких, знакомство Шепилова с которым началось еще на фронте: «голос Левитана», «красивый бархатный смех».

Юлия Дзагурова (также из архива): Шепилов «держался просто и доброжелательно, но с чувством глубокого достоинства». Михаил Егоров, военный историк, фронтовой друг: «бесхитростный, удивительно человечный человек». Василий Тюхтяев, тоже боевой товарищ: «Интеллект без какого-либо подчеркивания своего превосходства над другими. Уважительное отношение к человеку любого звания и положения».

Как видим, мы уже не совсем о внешности, ну и хорошо, и вот опять Аскольд Макаров: «Не было такого предмета, по которому Шепилов не проявлял бы прекрасной эрудиции». Тамара Кузнецова, написавшая о Шепилове биографическое исследование в рамках программ Института экономики РАН: «Нетипичный представитель советской номенклатуры. Получил хорошее образование, четко мыслил и говорил, владел пером, притягивал к себе людей, не уклонялся от ответственности и всегда брал ее на себя». Снова Хренников: «Непохож на всю партийную элиту и номенклатуру», потому что «тихий, спокойный голос и обходительные манеры».

А вот говорит также хороший знакомый Шепилова, зовут которого Сергей Михалков: «исключительно честный и правдивый человек». Характеристики от Михалкова-старшего дорогого стоят, потому что он в случае чего дипломатией не занимался.

И, наконец, жемчужина из этой коллекции. У нашей семьи, то есть прежде всего у деда, был друг почти на полвека, ее звали Тамара Толчанова. Она описывает свое знакомство с Шепиловым в начале пятидесятых так: «поразили его внешность, статность, строгость, внушительность, и я мысленно назвала его – “Царь царей”».

Если бы не эти последние два слова, у нас была бы распадающаяся мозаика, россыпь фраз, быстро гаснущий фейерверк: нет целого образа, нет удивительного Шепилова.

Хотя… а если все-таки есть? Если кое у кого такой образ получился?

Это для меня произошло даже как-то неожиданно: я получил зимой 2013–2014 годов шепиловский архив и начал перебирать фотографии, думая, как бы сделать свой, словесный его портрет… а слово рассказывает о человеке куда больше, чем любая фотография, слово действует сильнее и может больше, чем даже кино, – и тут я вспомнил.