Позади раздался мерный стрекот винтов – Освальд поднимал в воздух дрон. Зеленые лампочки по углам, да, это дрон обычных охотников за контентом.

Четвертый, третий.

Они с Освальдом специально пошли вдвоем, не позвали ни Иви, ни Даффи. Просто парочка захотела потискаться на пустыре, поснимать развалины. Вот их дрон, вот их глупые маски, за которыми они прячут не менее глупые ухмылки.

Зеленые огоньки на крыльях дрона присоединились к десяткам других таких же. Ну еще бы, на такой инфоповод все слетелись, как мухи на дерьмо.

Взрывов больше не было. Дом горел, и, кажется, кто-то кричал. А впрочем, Марш, наверное, просто померещилось.

Она обернулась. Освальд стоял совсем рядом, положив руки ей на плечи, – а она и не заметила.

– Что такое? – хрипло спросила Марш.

Праздник кончился, слова затихли, и теперь ей стало грустно. Она не была против того, что Освальд ее трогает.

– Смотри, – сказал он, показывая на дом. – Смотри, что… та-а-ам…

Она подошла к краю крыши и посмотрела вниз.

И что-то выросло, распустилось в ее душе, тугое, плотное, не дающее вдохнуть. Распустилось – и лопнуло.

Марш засмеялась и вдруг поняла, что Освальд смеется тоже.

…

Мало кто из жителей Младшего Эддаберга считал, что город ночью уродливее, чем днем, но Рихард был в этом уверен. При свете город еще можно было терпеть – шесть жилых кварталов, белые прямоугольные башни без окон – и россыпь черных домов поменьше – тянулись вдоль цепи холмов. Зимой бурых, покрытых редкими снежными проплешинами, а летом зеленых и золотых. Рихарду нравились широкие чистые улицы, кварталы, у подножий которых теснились палатки и полулегальные магазины, словно черная пена, разбивающаяся о скалы. Ему нравился несмолкающий рассерженный гул электробашен и тяжелое дыхание вентиляций. Рихарда успокаивал Младший Эддаберг, но только днем.

Ночью проклятый город превращался в верещащую черно-неоновую дрянь. Ночью смолкал мерный вой аэробусов, и оживали уличные динамики. У баров, на крышах, во внешних лифтах – каждый, кто не уходил в сеть, считал своим долгом заявить о себе, включив музыку погромче. Наверное, людей пугала неоновая темнота.

Темнота людям оставляла лишь серые очертания кварталов, словно непрогрузившееся пространство конвента, который жителям нужно было заполнить и декорировать. Конечно, жители Младшего Эддаберга и тут не могли оставить любимый город в покое. В темноте оживали вывески и дроны, вся разноцветная подсветка, от контуров несуществующих окон, непристойных надписей и рисунков на стенах до голографических моделей, собранных художниками без сертификатов. А художникам без сертификатов подавай заумные переливающиеся абстракции и голых баб. Рихард многое мог бы простить художникам без сертификатов, но бабы у них выходили страшные, как обнуленные рейтинги.

Рихард не хотел выходить из дома ночью и тем более приезжать на место взрыва. Он не знал, что увидит там, кроме руин, оплавленного пластика и горелого бетона, но точно знал, что это будет значить.

Но разве он мог не приехать?

Вчера взорвался третий дом.

Когда взорвался первый – Рихард не придал этому значения. Ему этот дом был безразличен, он всем был безразличен, даже после взрыва. Конечно, несколько дней вокруг руин вились снимающие дроны. Особенно эффектные фотографии получались в темноте – кто-то исписал уцелевшую стену светящимися революционными лозунгами. «Теперь слышишь, как поём?» – стена спрашивала, а сеть молчала. Всем было плевать на дом, и Рихарду было плевать.

А потом взорвался второй дом, и этого снова никто не заметил, только Рихард начал раздражаться. Дома взрывались в опасной близости от «Сада-за-оградой». Кто-то обязательно должен был спросить – кто же взрывает заброшенные дома? Как справляются врачи и тренеры в реабилитационном центре?