Добежав до выхода и прыгнув в него, Зина поняла, что было уже поздно. Она находилась в каком-то темном подвале, заваленном всяким хламом, среди которого и нашлось так нужное ей зеркало. Посередине стоял стол, а на нем лежал он, вернее, то, что от него осталось. На столе была кучка пепла в форме человека, в середине этой кучки были две лужицы уже застывшего металла. Над пеплом еще поднимался дымок – она не успела совсем чуть-чуть. Слезы катились градом. Она не успела совсем чуть-чуть… В груди сдавило так, что вдохнуть было невозможно. Зинаида была разбита, и от безнадежности она застонала, ее еле слышный стон становился все громче и громче, пока не превратился в крик. Ей было больно, больно так, что не хотелось жить.

В углу послышался шорох, и ведьма моментально среагировала. Ее взгляд уперся в волка, большого и раненого волка. «Он еще здесь», – пронеслось у нее в голове. Тот, кто убил ее любовь; тот, кто, вырвав ее сердце, оставил в душе огромную кровоточащую рану; тот, кто должен умереть, умереть любой ценой. Ее ногти мгновенно превратились в когти, больше похожие на кинжалы. Волк встал на ноги, и она поняла, что это не просто зверь, это тот оборотень на службе у судных дьяков, та шавка, предавшая своих. Изо рта и горла оборотня текла, пульсируя, кровь. Он тоже смотрел на нее, пошатываясь.

Они сорвались с места одновременно. Оборотень прыгнул, раскрыв пасть, а ведьма же, предвидя этот маневр, нырнула под него, намереваясь вспороть ему брюхо, и махнула рукой, предвкушая победу, но ничего не произошло. Брюхо не было вспорото, даже царапин не было. Она перевела взгляд на руку и увидела, что и руки тоже не было. Оборотень стоял в нескольких шагах от нее, позади него было разбитое зеркало, то, через которое она и пришла сюда, и из его пасти торчала кисть с исчезающими когтями, которая мгновение назад была направлена ему в брюхо. Зина не чувствовала боли, ярость переполняла ее, она же и служила обезболивающим.

«Не теряй время!», – подумала ведьма и уцелевшей рукой зачерпнула своей крови и, прошептав заклинание, брызнула ею в сторону волкодлака. В комнате на мгновение полыхнул яркий свет, ослепивший ее противника. В этот момент Зинаида прыгнула в сторону волкадлака, тот открыл пасть, освобождая ее от конечности; на это потребовалась доля секунды, но этого времени хватило ведьме для того, чтобы запрыгнуть ему на спину и вцепиться в него зубами, обвив его ногами для того, чтобы не упасть, а оставшуюся руку погрузить в шею, а потом еще и еще. Она сама рычала по-волчьи и, не останавливаясь, втыкала в шею оборотня свои когти. Не остановилась она и тогда, когда он перестал даже скулить, не остановилась даже тогда, когда он перестал дышать. Она била и била его. Остановилась она только тогда, когда бить было уже некуда. В какой-то момент от такого количества ударов волчья голова отделилась от тела.

Зина разжала зубы, ее рот был весь в шерсти и крови. Она вся была в крови, своей и того, кто лишил ее даже надежды на счастье. В глазах стало темнеть, ноги налились свинцом. Она встала и побрела к своему любимому. Дойдя до стола, ведьма попыталась залезть на него, но не удержалась и упала. Лежа на полу, она разжала кулак, в нем была малая горсть пепла. Жизнь тонкой пульсирующей струйкой уходила из нее, но ей было все ровно. Она не успевала, да и не хотела что-либо делать для своего спасения. Для нее жизнь закончилась тогда, когда она увидела на столе пепел, оставшийся от ее любви. Потеря любимого ржавым, уродливым кинжалом пронзила ее сердце, оставленные оборотнем раны не шли ни в какое сравнение с той болью, которая душила ее изнутри. Ведьма сидела в растекающейся луже собственной крови и, роняя слезы, смотрела на ладонь с пеплом. И перед тем как ее сознание навсегда померкло, пересохшим губами она прошептала: