Мышцы налились силой, ногти превратились в когти; хоть все и происходило быстро, но именно этим он и воспользовался, не дожидаясь полного превращения. Руки, нет, теперь уже лапы Егора воткнулись между ключицей и обручем чернокнижника и прошли дальше. Колдун хрипел, кровавая пена лилась из его рта. Егор нащупал позвоночник и со всей силы рванул его, кости затрещали, и не сразу, но голова отделилась от тела, и одновременно с этим руки чернокнижника упали с шеи волкодлака.

Егор быстрыми движениями вбил гвозди в ладони и стопы чернокнижника, положил голову ему в ноги, схватил канистру, заранее принесенную сюда перед началом операции, облил тело бензином, и, стараясь четко выговаривать слова заклятья изменившимся ртом, поджег спичку и, не опасаясь, что сам сгорит, запалил тело. Огонь вспыхнул мгновенно и был очень ярким, белым – это все, что успел увидеть Егор, пока его сознание не кануло во тьму.

Зинаида

Она любила его, любила, не замечая себя. Он был всем для нее, она была готова на все ради него, она сама жила только для него. Она готова была делать, нет, она делала для него все. Она отдавала ему все, всю себя; она бы отдала свою душу ему, но это было невозможно: ее душа уже ей не принадлежала, она была ведьмой из низшей касты. Болотницы – так таких, как она, называли.

Он был для нее прекрасен, когда стоял весь в чужой крови над алтарем. И был идеалом тогда, когда творил ужасные, даже для нее, уже немолодой ведьмы, вещи. Зинаида приводила к нему жертв, заманивала, опаивала, не взирая на Покон. Покон для нее не существовал, для нее существовал только он. А после прятала то, что оставалось от тел, убирала место ритуала, и в эти моменты была абсолютно счастлива, потому что была полезна для него. Она предала свой ковен, наплевав на предупреждения главы, выкинула из головы весь мир, теперь весь мир для нее заключался только в нем.

Когда она встретила его, то поняла, что перед ней стоит ее судьба. В нем было что-то пугающее и манящее. Зина была красива и знала об этом, с юношества парни ходили за ней хвостом, для этого даже не нужно было колдовать, сама природа дала ей красоту. Как и ему не нужно было опаивать ее, – хотя он все же сделал это, – для нее он заменил все. Зинаида знала, что он использует ее, знала, что он не любит ее, но ее это устраивало, ведь он разрешал ей быть рядом с ним.

И сейчас она спешила к нему. Зина трясущимися руками зажигала свечи перед зеркалом, слезы лились по лицу, смывая макияж, который она так старательно наносила и поправляла перед тем, как он ее увидит. Увидит и не оценит. Она должна была всегда выглядеть для него идеально, так сама решила и следовала этому правилу безукоризненно. Она знала все, что он любит, все, что ему нравится; подмечала едва заметные изменения в его настроении и действовала на опережение, угождая ему. И когда его – а такое случалось очень редко – взгляд мимолетно скользил по ее наряду, лицу, телу, она ликовала в душе, для нее это была огромная победа.

Но сейчас это все было неважно, и пусть тушь испачкает ее лицо, и пусть на платье остались следы грязи от того, что она спотыкалась и падала, и пусть на ее наряде были дыры от веток, которые хватали ее, когда она бежала. Сейчас Зина чувствовала, знала, что он в опасности, а она может не успеть. Она ненавидела себя за то, что именно в этот момент оставила его одного спящего и пошла собирать эти глупые травы, запах которых – она знала это – нравился ему. Нужно было сидеть перед ним, нужно было быть с ним, охранять его. А теперь он пропал. Она очень торопилась, слезы лились градом, но вот свечи зажжены, нужные слова сказаны, и как только гладь зеркала подернулась, Зинаида прыгнула внутрь. От бега ноги горели огнем, в груди грохотало, но все это было неважно, главным было только успеть, помочь, спасти, и неважно, если сама она при этом пострадает, главное – это он.