– Не хочу, – отвечаю так же. – По твоей милости больше суток проспала, все бока отлежала. Я вот подумала: может, ты есть хочешь? На Николаса всегда жор нападал после любых занятий магией, а у тебя сегодня расход энергии большой. У меня с собой, правда, только хлеб, но его можно на огне поджарить, получится неплохо.

Он смотрит на меня сумрачно.

– Я идиот.

И становится ясно, что не мной он недоволен. Поднимается на ноги.

– Обещал, что здесь у тебя всё будет, а сам даже не догадался покормить. Плохой из меня хозяин. А хлеб – это замечательно, Ива. Только этого будет мало, у нас же ещё один едок. Пойдём, поищем ещё что-нибудь.

Мы переходим к малому очагу. Мага снимает с крюка над огнём копчёно-вяленый окорок, заваливает его на стол и острым, как бритва, тесаком принимается нарезать.

– Тарелки там, – указывает на буфет неподалёку. – Да, рассчитывай и на Аркадия! Едва едой запахнет, сразу проснётся.

Он режет бекон виртуозно, тонюсенькими, едва не прозрачными ломтиками, которые ловко сворачивает в рулеты. И так, свёрнутыми, перемежая кусками хлеба, укладывает на решётку. Мановением руки приглушив пламя, устанавливает её на специальные боковые выступы в очаге.

Я смотрю на его обычные действия… для мужчины, конечно, не слишком свойственные, но есть же мужчины, которым нравится готовить, да? И у меня в душе всё переворачивается.

Как он может быть таким? Иногда – грубым, безжалостным, взрывным, циничным, едким – да ещё множество эпитетов можно добавить – и так спокойно и уверенно резать хлеб? С уважением говорить с Егорушкой? Заботиться о Геле? Обо мне заботиться, в конце концов? Он пытается на меня давить, не скрываясь – и в то же время огораживает защитой от издержек магии и помогает не захлебнуться в энергетическом потоке. И, какими бы ни были его намерения, когда он однажды впрыгнул ко мне в окно – сердечный приступ он снял виртуозно. Хотя кто ему мешал просто уйти, полюбовавшись на мою агонию? А ведь я могла и не выжить…

Засучив рукава, он длинными щипцами переворачивает поджаренные с одной стороны ломтики. На зарумянившемся мясе шипит и пузырится вкусно пахнущий жирок, время от времени срываясь крупными каплями на уголья, и только сейчас я понимаю, насколько проголодалась. Но ради такого зрелища – уютного, домашнего и безобидного Маги – можно немного и потерпеть. Он вдруг кажется невероятно привлекательным; в простой рубашке в тонкую полоску, в вырезе которой темнеет и курчавится поросль волос, с такими красивыми руками, пусть не скульптурной лепки, как у Николаса, но достаточно сильными, с трёхдневной щетиной, грозящей вот-вот переродиться в жгуче-чёрную бородку.

– Что смотришь? – спрашивает он спокойно. – Ты словно в первый раз меня увидела.

– Да у меня только сейчас и появилось время толком тебя разглядеть, – честно признаюсь. – Мага, ты сейчас в настроении? Могу я тебя спросить кое о чём?

– Спрашивай, – великодушно разрешает он. – Тарелку только подай. Пора снимать.

На всякий случай я выжидаю, пока он разложит по тарелкам наш немудрящий ужин. Заметив мои колебания, Мага усмехается.

– Спрашивай, – повторяет. – Острых предметов у меня в руках нет, а едой кидаться привычки не имею. Не бойся.

– Почему ты такой спокойный? – выпаливаю. – Когда ты то и дело на меня наезжал, я к этому привыкла и теперь каждую минуту жду подвоха. Мага, может, я сейчас лишнее говорю, но я боюсь, что ты молчишь-молчишь, а потом сорвёшься – и мне тогда мало не покажется!

Из глубин буфета мой суженый выуживает бутыль, которая незамедлительно отзывается громким бульком; ищет что-то в ящике стола, очевидно штопор. И всё это время поглядывает на меня с затаённой насмешкой.